– Остановитесь, уроды! Это же ребенок! Остановись, я приказываю!
Пение прекратилось, и вместо него появилось злое шушуканье людей, которые слишком напуганы, чтобы ответить ясно. Но все же прозвучал четкий ответ, не словами, а силой, пробивающейся через сердце, через кровь, через дыхание.
Нет. У тебя нет власти надо мной, женщина. Кровь за кровь, три шестерки оставляю, три шестерки забираю.
– Уходи! Прочь!
В ответ женщине гремит мерзкий смех. Тогда она поет. Повторяющееся, улетающее вверх «Аве Мария» звучит как голос жизни.
«Я заберу ее, когда ей будет трижды по шесть», – шепчет тьма и пропадает.
* * *
Я не хочу вспоминать, как Оксана трясла меня за плечо, как спрашивала мое имя, как рвала свой платок, чтобы перевязать раны. Как вынесла меня из какого-то подвала и как перешагивала через чье- то тело, как придумала мне имя, когда я не помнила своего. Как я просыпалась в больнице от кошмаров, как ощупывала швы сзади на шее и ревела в голос. Но в предутренние часы сны все равно иногда приходят, и их не прогнать. На счастье, я все забываю с пробуждением.
У меня остается лишь стойкое чувство «я – не хочу – это – вспоминать».
Поэтому – будильник, обычное утро, на столе телефон с открытым чатом, в прихожей валяется собранная с вечера сумка с книгами. Делаю Оксане кофе с корицей, а себе чай. В моих пальцах – ромашка и мята, зверобой и лаванда. В моих пальцах тоже немного силы. И я не хочу вспоминать, как началась моя новая жизнь. Не сегодня.
Да и, впрочем, никогда. Пусть даже это «никогда» будет недолгим. Временами я это все-таки прекрасно понимаю. Пусть и не могу вспомнить все.
– Алиса? Все нормально?
Я пью чай. Оксана садится рядом и касается моих волос. Я улыбаюсь и отвечаю:
– Да, все хорошо.
Не хочу вспоминать, хотя понимаю, что скоро придется.
Вздыхаю и пишу сообщение однокласснику, который очень хочет мне понравиться. Которому должна понравиться я.
Больше всего мне хочется быть просто Алисой, которая приехала из Питера и любит старый рок. Девушкой, которая хочет найти парня и сбежать с ним в горы.
Девушкой, у которой есть в душе что-то большее, чем дикие травы и глубокая тьма.