– Где она? – сухо спросил старик.
– Как обычно, закрылась в каминном зале, включила на полную катушку какую-то заунывную какофонию, кажется, своего любимого Шнитке и периодически плачет. Ругается, матерится…
– Что говорит? – вздохнул Тихий, прекрасно зная, что сейчас услышит.
– Ругается на вас, – угрюмо, с явной неохотой доложил охранник и, помявшись, добавил: – Что-то про загубленную жизнь, молодость и золотую клетку. А еще про Алену. Все вспоминает тот самый случай, когда вы… случайно… испугали дочку и она перестала говорить.
Тихий крепко, до скрежета сжал зубы. Вот, опять старая песня. Опять!
В том, что его красавица-дочурка за последние тринадцать лет из своих шестнадцати не произнесла ни слова, действительно был виновен только он. И все эти годы казнил себя за это, хотя полчища врачей, в России и за рубежом, светила, мать их так, которым он показывал Алену, посчитали происшедшее несчастным случаем и по сей день продолжали тянуть одну и ту же песню: у начавшего уже нормально говорить ребенка речь пропала в результате сильного шока, и только антишок – другое необычное происшествие, которое потрясет нервную систему девочки и сумеет разблокировать отвечающий за речь участок головного мозга, – способен вернуть ей счастье общения при помощи речи.
…Тогда, в новогоднюю ночь, преисполненный самых нежных отцовских чувств, слегка выпивший в «Астории» после удачного налета его парней на сберкассу Тихий переоделся в приготовленный загодя костюм Деда Мороза, пошел в детскую и разбудил уснувшую в обнимку с плюшевым медвежонком Аленку, чтобы поздравить и подарить долгожданный подарок – специально заказанную фарцовщикам и доставленную самолетов из Праги большую говорящую куклу.
Открыв глазки и увидев перед собой в тусклом свете ночника лохматого белобородого незнакомца в атласной красной шубе, с огромным багровым носом, с палкой-посохом и мешком на плече, девчушка дико закричала, забилась в истерике. На миг окаменевший Тихий побросал поклажу, судорожно, матерясь, сорвал с себя весь этот безобидный маскарад, взял ребенка на руки, и Аленка мало– помалу успокоилась. Но вслед за этим у нее обнаружился паралич речевого центра.
Это был первый и единственный раз в жизни Тихого, когда, узнав на следующий день от спешно вызванных и щедро оплаченных горкомовских «партийных» врачей страшный диагноз, он всерьез подумал о самоубийстве. Трехлетняя Аленка была для разменявшего уже шестой десяток бывшего рецидивиста дороже всего золота мира. Только в ней, милой, беззащитной золотоволосой девчушке, Тихий видел смысл своего дальнейшего существования, с появлением дочки он словно преобразился. Ни разу в жизни Алена не слышала, чтобы в ее присутствии отец повышал голос, «ботал по фене» или, не дай бог, нецензурно выражался. С годами она, конечно, стала догадываться, чем папа зарабатывает на безбедную жизнь их семьи, ведущей почти затворнический образ жизни. Шила в мешке не утаишь.