Зал взорвался хохотом. Какая-то дама вручила Архитектору грамоту и букет цветов, тихо прошептав на ухо:
– Потом подойдите в Бюро, распишитесь за получение грамоты и букета.
Архитектор кивнул головой и на деревянных ногах зашагал в зал.
– Какие свиньи, – произнесла Инес, как только Архитектор сел на стул.
– Что? – переспросил Архитектор, тихо возвращаясь из своих мыслей в реальность.
– Говорю, что они свиньи.
– Почему?
Инес подсела к Архитектору на место, которое освободилось несколькими минутами ранее.
– Все знают о твоей репутации, о твоей доброте, о том, что ты веришь в человечество и не причинишь боль ни одной из своих судеб, – прошептала Инес.
– Я не совсем понимаю.
– Делаю ставку, что судьба, которую ты сломал, даже близко не сравнится с половиной судеб, представленных в этой номинации. Но ты, мой дорогой, и сам это знаешь. Ты же не хотел побеждать в этом году?
Архитектор промолчал: Инес действительно слишком хорошо его знала.
– Можешь не отвечать. И можешь игнорировать тот факт, что каждый второй в этом зале ненавидит тебя или остерегается. После реформы эмоций мы мало чем отличаемся от людей, мы терпеть не можем конкуренцию.
Инес откинулась на спинку стула, продолжая пристально смотреть на Архитектора. Архитектор же, обладая одним из самых блестящих умов, никак не мог понять, к чему Инес начала этот разговор.
– Ах, – вздохнула Инес и вновь наклонилась поближе к Архитектору, – ты так и не понял, что твоя репутация честного архитектора, все твои принципы и любовь к человечеству были уничтожены на этой сцене несколько минут назад. Победитель в номинации «Сломанные судьбы» не может быть яростным защитником человечества.
Инес взяла со стола бокал с вином, недопитым предыдущим соседом Архитектора по столу, сделала глоток, утончённо встала и направилась к выходу из зала.
Архитектор перевёл взгляд с её уходящей фигуры на знакомые лица за соседним столом, которые то и дело поглядывали в его сторону и перешёптывались, повернул голову в другую сторону, где другие лица ещё более нескромно поглядывали на него. Слова Инес стали для него откровением, определённого рода «эврикой», которая сделала окружающую картинку более чёткой и понятной. Архитектор опустил голову на коробку, где прикованный к постели Лев Анатольевич смотрел в потолок совершенно пустыми красными глазами.