. Поэтому для меня естественно писать в стиле этнографа, объединяющего автобиографию и деятельное наблюдение. О том, что этот метод совмещения «индивидуальной и коллективной траектории»
[10] эффективен, свидетельствуют книги французских социологов Пьера Бурдьё и Дидье Эрибона или немцев Оскара Негта и Штеффена Мау
[11], а также недавние автобиографические романы Анни Эрно, Герхарда Ноймана, Кристиана Барона
[12]. Это соединение субъективной истории и социального анализа философски обосновал еще Гегель, высказав мысль о том, что нужно быть полностью
субъективным, чтобы стать полностью
объективным[13], ибо общее проявляется в частном.
Помимо прочего, хочу сразу оговорить, что я веду речь исключительно о Востоке и Западе, о Восточной Германии и Западной Германии, о НУЛЕ и ЕДИНИЦЕ, о черном и белом. Tertium non datur[14]. Вместо дифференциации и релятивизации я делаю ставку на эскалацию, схематизацию и персонификацию коллективных высказываний, чтобы проявилось то, что в лучшем случае видится смутно, если вообще не остается скрытым. Книга охватывает ровно тридцать лет после присоединения, включая современность, но не ситуацию начала 1990-х, когда был взят тот решительный курс, который определяет нашу жизнь и сегодня, и в дальней перспективе. Нынешнее положение дел таково, потому что дела стали такими, но прежде всего потому, что все это время связи выстраивались и решения принимались – и по-прежнему выстраиваются и принимаются – в основном западными немцами[15]. Однако дальнобойность принятых решений зачастую просматривается только сегодня, в ретроспективе, ибо, как говорил Сёрен Кьеркегор, жить приходится вперед, а понимать лишь задним числом. С точки зрения Запада, существующая оппозиция ВОСТОК / НОЛЬ / ЧЕРНОЕ с одной стороны и ЗАПАД / ЕДИНИЦА / БЕЛОЕ – с другой образует предполагаемый естественный порядок вещей, в котором Восток, само собой разумеется, предстает исключительно шумным, темным, примитивным, иным, а Запад, напротив, благозвучным, светлым, культурным, самотождественным.
По этой причине я сознательно отказываюсь от любой релятивизации и дифференциации. Бескомпромиссность такого противопоставления лишь отражает беспощадность различения, доминировавшего в публичном немецко-немецком дискурсе в течение по меньшей мере тридцати лет, а фактически – с 1945 года. В своей новой книге Кристоф Хайн назвал это «последней немецко-немецкой войной»