День третий. «Мама-а-а!!!! Мама!
Ты что, не слышишь меня???»
Мне было безумно страшно. Я сидела на бетонной плите возле нашего дома, такого родного, с парадными колоннами в шесть этажей и резными балконами. Всего двенадцать квартир. Просторных и таких одиноких. Я не видела соседей уже больше месяца. А сегодня мама не открыла мне. Зато щелкнула оконными рамами и прошипела: «Уходи!..».
И весь мир рухнул в мои пятнадцать лет. Просто. Одним засовом. Одним словом.
Если бы на нашей трудовой базе были психологи, я бы стала пациентом номер один. И номер два. И три. Я бы просто заполнила все их скрупулезное профессиональное пространство своими слезами и кошмарами. Я тогда обнимала смерть. А она не отвечала мне взаимностью. И никогда после.
В нашем туманном мире давно нет бога, или в кого там верили наши предки. Мы не молимся. Мы не скорбим и не подставляем щеки.
У нас всегда есть план и цель. У нас есть показатели.
И хоть у меня нет этого чертова психолога, у меня есть мой дневник. Последний зефир и блевотные гусеницы.
Еще темнота, тревога и гниль. Тихие соседи по бараку, с которыми у меня не случается разговоров.
И я с трепетом вспоминаю соседей моего детства. Дядю Петю с контуженой ногой и ослепшим глазом, который мне мастерил деревянные игрушки. Бабу Варю, что угощала самыми вкусными и кислейшими щами, от которых до смеха сводило язык. Маленького Егорку, с которым я порвала последние рейтузы, катаясь зимой на ледянке, за что и получила знатную оплеуху от мамы.
А дед Иван рассказывал прибаутки и играл со мной в шашки. И еще были самые ароматные сливы, что росли в нашем дворовом саду. И мы устраивали войнушку против ребят с соседнего двора, вооружившись сливовыми косточками, держали оборону не на жизнь, а на смерть. И Егорка героически меня прикрывал…
Он умер первый. В больнице.
А потом исчезли все остальные… Жители двенадцати просторных и одиноких квартир.
«Уходи!..» – шипит голос мамы в моих тревожных снах.
И я до сих пор не могу понять, почему для меня именно эти ее слова стали последними…
От того, что смеяться не над чем. Продуктовые талоны будут раздавать только дня через три. А зефира больше нет. Зато есть орущий кот, что скребется ко мне по расписанию в час ночной и жалобно просит пожрать. И мне опять не смешно. Он же большой самостоятельный кот. С когтями, наконец. В его кошачьем мире ведь так много лакомств. Например, крысы. Много диких крыс. Пищащих. Возмущенных отсутствием продовольствия в вымерших городах, но не теряющих надежду обозлиться и самим напасть на кота.