– Вы бы еще про погоду, Вадим Петрович, – угрюмо сказала она.
И Дементьев остановился, воткнул свои палки в снег рядом с Анфисиными. Они стояли, кажется, на той же горушке, где во время первой их прогулки он приглашал Анфису полюбоваться красотой заснеженного леса. Дементьев решительно шагнул к Анфисе, сминая лыжами старый запретный след, и обеими руками бережно взял Анфисину руку в пестрой варежке. И шарфик у нее был такой же пестрый, под цвет варежек: наверно, еще задолго до их размолвки она любовно подобрала все эти наряды. Это давнее ее щегольство, не нужное теперь ни ей, ни ему, показалось вдруг Дементьеву неожиданно милым, беззащитным, почти детским.
– Все эти дни, Анфиса, я только о вас и думал, – сказал он и крепче сдавил ее руку, испугавшись вдруг, что она не дослушает его и убежит. – Я и ругал вас и проклинал, чего скрывать? Все так неожиданно на меня свалилось. Я ведь тоже человек – с ревностью и прочей ерундой… Только человек – в этом иногда обидно убедиться! Простите меня за все мои подлые мысли, за то, что я так легко отпустил вас тогда.
– Я вас ни в чем не виню… – Анфиса старательно смотрела на ближнюю сосну и не видела ее. – Ни в чем, – повторила она потвердевшим голосом.
– И напрасно! – в порыве самобичевания выпалил Дементьев. – Я старше вас и просто обязан был думать за нас обоих, а не предаваться глупой ревности. Тоже мне, Отелло из лесопункта!.. Если толком разобраться, вы же передо мной ни в чем не виноваты. Ведь все это… – Он покрутил в воздухе рукой и сразу же отдернул ее, боясь обидеть Анфису презрительным своим жестом. – Все это еще тогда было, когда вы обо мне и слыхом не слыхали. Ведь так?
– Так… – с проснувшейся надеждой в голосе ответила Анфиса и впервые открыто посмотрела на Дементьева.
И откуда он взял, что Анфиса подурнела? Вся ее красота была при ней, никуда она не делась, вот только стала взрослее, строже, не так слепила глаза, как прежде. Она как бы обратилась внутрь Анфисы, растворилась в ней и осветила ее новым светом.
– Вот видите! – живо воскликнул Дементьев, будто всеми логическими и хитроумными построениями он не себя хотел убедить, а Анфису. – Мне бы, дураку, пораньше сюда приехать – и ничего не было бы… Так нет, образования ему высшего захотелось! – со злостью обругал он себя.