– Коленька, мальчик мой, – засветился Корхонен, принимая меня в свои объятия, – сколько лет, сколько зим. Совершенно позабыл про старика.
– Ну что ты, Элиас, как можно, – похлопал я друга по спине и передал пакет с гостинцами, – Вот держи. Твои любимые.
– С вишней? – прищурился он.
– С ней родимой.
– Тогда проходь давай, – засуетился Элиас, – Не стой дубом у порога.
Я вошёл внутрь. Лавка встретила меня запахом душистых трав, машинного масла и старины.
– Ты садись, садись, – не унимался Элиас, – Сейчас чаю подам. Обожди чуток, – и скрылся за лестницей.
Мне ранее доводилось бывать в некоторых странных местах, и по сравнению с ними эта лавка выглядела обычнее некуда: витрины с одной стороны занимали новейшие измерительные приборы и канцелярские принадлежности, стеллажи с другой заполняли кляссеры с почтовыми марками и монетами, фарфоровые статуэтки, часы и прочее антикварное барахлишко, представляющее интерес сугубо лишь для истинных ценителей.
Одна только вещь категорически не вписывалась ни в категорию «механизмов», ни в категорию «раритетов»: прямо над прилавком висело полотно с панорамой крепостных сооружений под хмурым осенним небом, сыпавшим на серые крыши мелким холодным дождем. Картину освещали две, пока ещё редкие, электрических лампочки; их лучи придавали полотну странную глубину.
Я так увлекся его созерцанием, что совершенно не заметил возвращения Элиаса.
– Петропавловская крепость. Надеюсь, она не вызвала у тебя дурные воспоминания. – произнес он, одним глазком глянув на картину и продолжил греметь расписным сервизом.
– Помниться, ты говаривал, дескать есть в этой жизни вещи, которые не забываются, – ответил я – Петропавловская крепость будет являться во снах до скончания моих дней.
– Понимаю, – прошептал Элиас. Кусок сахара плюхнулся в чашку.
– Железные ворота. Жандармский офицер отправляется хлопотать, дабы дать приют, – всплывали воспоминания, – Переговоры ведутся довольно долго. Наконец, ворота открываются – пожалуйте! Проходим через кордегардию, где под ружьем стоят два взвода солдат. Звон кандалов гулко отдается под каменными сводами. Проходим коридор нижнего этажа. Двери камеры настежь. А после, два года одиночества, Элиас. Два года в ожидании казни. Такое не забывается.
– Былого не вернёшь, Коленька. Главное, теперича ты здесь, собираешься откушать чаю со старым другом. Это ли не чудо?