– Экая рожа-то какая, словно у нашего экзекутора, – сказал однажды сторож из департамента, взяв меня за подбородок. – И такая же рыжая, – прибавил он. – Надо стащить когда-нибудь к нам в отделение.
Матушка занялась моим образованием. Конечно, какое она могла дать образование в своей бедности и при ограниченности собственного своего образования!
Она, главное, старалась внушить мне, прежде всего, страх… Я как-то забыл ее наставления и в отсутствие ее начал выбирать место…
А народу было пропасть, по случаю именин жены одного курьера.
Вдруг седой и курносый курьер, Щепоткин, поднялся со стула со словами:
– Те-те-те… Этого, душевный друг, по-нашему уставу, не полагается…
– Оставь, братец, не трогай! – упрашивал, смеясь, другой старик-курьер, зубоскал. – Это, говорят, к деньгам…
Но этот господин не послушал его. Он подошел ко мне и, взяв меня за ухо, потащил и вышвырнул за дверь с напутствиями:
– Мы, любезный, и постарше тебя, да бегаем же через весь коридор…
Я должен откровенно сказать, что я был шалун, но с большими способностями! Особенно сохранился у меня в моей памяти один случай.
Раз наши бабы, поутру, принялись стряпать, и толкуют себе у печки, откуда пламя пышет, как в аду кромешном, когда в именины самого главного обер-дьявола пекут пироги из глины и помазывают их скипидарным маслом, чтобы лучше румянились… Я подошел было к поварихам, – так подошел, потому что надоело сидеть на одном месте; да и притом же в детском возрасте сама натура требует движения… Подошел я, повторяю, к нашим стряпухам и начал у одной из них играть шлейфом ее платья, собранного и заткнутого с одной стороны за пояс… Помню еще, Марфой Васильевной ее звали.
– Брысь, брысь! – крикнула она и стряхнула меня с себя на пол.
Я не унялся и опять обратился к ней с теми же намерениями, но только что я к ней приблизился, как она, шагая к столу, чуть не наступила на меня.
«Ну, не суйся под ноги!..» – серьезно произнесла она и носком башмака отбросила меня. Я отлетел в сторону и порядком шлепнулся боком. Мне с дуру-то представилось, что она со мною заигрывает; и потому я, не рассуждая много, опять направился к моей молодухе. Но только что я подошел к ней, как она, заметив мое новое покушение, нетерпеливо топнула ногою и отчасти с сердитым лицом, а отчасти с усмешкой произнесла: