Я обернулась. Макс сидел, откинувшись на спинку дивана, и наблюдал за мной.
– Разве ты не должен встать у меня за спиной и показывать, что где? – осведомилась я. – Обнимать меня и чтобы я следила за твоим пальцем? Зачем еще нужны такие квартиры?
– Ну, вот он, Лондон, любуйся, – отозвался он.
Ламп он не зажигал, но свет из соседних офисных зданий падал на кухонную столешницу, на стол, на кровать. Похожий на лунный, но слишком белый и струился отовсюду. В этом свете было видно, что квартира вообще-то маленькая. В сущности, она состояла из одной-единственной комнаты – спальную и гостиную зоны разделяла перегородка без дверей.
Макс сказал: «Иди сюда», и я подошла к нему. Он через голову стянул с меня блузку и расстегнул мои джинсы. Никаких нежностей, никакой воркотни. Он раздевал меня так быстро, что я хихикнула, и он спросил: «Что смешного?» А я сказала: «Да так, ничего» – и попыталась сделать такое же лицо, какое часто делал он: словно он знает что-то такое, чего не знаю я. Я начала было расстегивать на нем рубашку, но он схватил меня за запястья, притянул к себе, так что я кожей почувствовала грубую ткань его пиджака, и долго целовал, а потом отпустил и окинул меня взглядом. Он не притворялся, что не смотрит, как делало большинство моих ровесников, словно перевидали на своем веку столько голых женщин, что им все это уже не очень интересно. Я села на кровать. Он стоял передо мной, снимая пиджак и галстук, расстегивая рубашку, – и смотрел, еще как смотрел.
Потом подошел, стал целовать меня и повалил на спину. Но что-то не давало мне покоя, какая-то несообразность, и я не сразу поняла, в чем дело. Каждый раз, когда Макс заговаривал со мной, он говорил обычным голосом. Не молчал и не переходил на псевдосексуальный шепот, как будто все немного понарошку. Нет, все было очень даже всерьез. Он командовал: встань на колени, перевернись, погладь себя – так буднично, словно беседовал со мной в баре. Поначалу я полностью сосредоточилась на том, чтобы всем своим видом изображать удовольствие. По-настоящему, подозревала я, у меня не получится, потому что я не смогу не думать – о том, как он реагирует на мои ласки, о том, как поймать то сладостное равновесие, когда погружаешься в свои ощущения настолько, чтобы достичь оргазма, но не настолько, чтобы совсем забыть о его присутствии; о том, что не смогу не думать о гудении холодильника на другом конце комнаты, и о том, что скажу, когда зажжется свет. Но он действовал очень напористо. Брал все в свои руки, последовательно и методично, и мне уже не за что было хвататься, и в первый раз на моей памяти мне ничего не приходилось воображать, чтобы возбудиться.