– Можно к ней? – этот вопрос задаёт мой друг выходящей из палаты медсестре. Вижу, как он разбит, слышу, как дрожит его голос. Он любит Миллу. А я… я всё делаю неправильно.
– Пройдёмте сначала заполним документы, – подзывает его к себе медсестра. Влад уходит, бросая тревожный взгляд на палату реанимации, а я остаюсь совершенно один.
Не отдавая отсчёт своим действиям, хватаюсь за дверную ручку и, рывком открыв, прохожу в небольшое стерильно белое помещение. У стены металлические стеллажи с инструментами, кое-где прикрытыми пеленкой. По центру хирургический стол, а на нем лежит тело. Ком застревает в горле, пока шарю глазами по бездвижно лежащей Милле, укрытой бледно-зелёной простыней до самого подбородка. Одна рука спрятана, а вторая лежит вдоль туловища. От неё тянутся трубки, словно клубок, сплетаются, направляясь к всевозможным датчикам, названия и значения которых мне не известны. На лице, таком прекрасном и спокойном, маска с искусственной вентиляцией лёгких. Голова перемотана так, что почти не видно блестящих черных волос.
Плохо. Всё очень плохо.
Приближаюсь. Нерешительно хватаюсь за маленькую хрупкую ладонь. Долго вглядываюсь в безжизненное лицо, теряя самообладание. Огромный ком в горле мешает мне говорить, хотя знаю, что должен.
– Ну что же ты не просыпаешься? – скрипучим шепотом спрашиваю и слегка сжимаю руку, нервно поглядывая на трубки. – Знаешь, Милк-Милк, мы тут все уже места себе не находим, – уже громче говорю ей, опрометчиво вставляя ненавистное прозвище. Ох, как она должна злиться сейчас. – Милк-Милк, – повторяю ещё раз, но чуда не будет, она не проснётся. – Хотя знаешь, что? – слегка поглаживаю маленькие пальчики. – Отдохни, наберись сил и возвращайся к нам. Возвращайся ко мне. Только не ходи на свет, Милл. Ладно? Не ходи на свет…
Милла
Музыка. Нет, это песня. Всё крутится и крутится в затуманенном сознании. Она звучала в машине. Когда же это было? За секунду до…
Авария!
Прости меня, мой милый друг, за то, что много говорю
Я слов пьянящих, словно брют; Прости за то, что я люблю…*
Всё снова и снова ранящие слова этой песни, словно иглы врезаются в какое-то сонное и бесчувственное сознание. Боже, выключите это! Выключите! Пытаюсь проснуться, мысленно бью себя по щекам. Представляю, как прищипываю кожу на руке, чтобы сделать больно. Но ясность почему-то не наступает. Только холодная пустота, пугающая темнота и эта песня. Боже, выключите её.