– В чем дело, констебль?
Полисмен толкнул пленника вперед.
– Вот этот тип, сэр, я задержал его за бродяжничество. Говорит, будто знает вас и шел к вам.
– Знает меня? А ну, посветите фонарем…
Секунду спустя раздалось изумленное восклицание:
– Сэнди… Сэнди Кинлох, Боже мой…
Голос оборвался. Профессиональный глаз врача заметил то, что укрылось от взгляда полисмена. Полисмен, словно обжегшись, выпустил руку пленника.
– Сэнди, бедный Сэнди!
Полисмен вернул трость и сошел с крыльца. С облегчением он спешил покинуть усадьбу. Вот уж чуть было не попал впросак!.. Данн взял под руку старого друга.
– Идем, дружище, идем.
– Но, Питер, ваша… ваша жена, – пробормотал Кинлох, упираясь.
– Жена?
– Вид у меня уж очень плохой. Что она подумает?
– Кто вам сказал, что я женат?
– Никто. Я сам догадался.
– Не угадал, Сэнди: ни одной бабы в моем доме нет, даже прислуга мужская. Вытри ноги на пороге и входите.
Данн говорит, что сразу понял положение Кинлоха. Это, наверное, так. Профессиональный опыт подсказал ему то, чего не замечали другие. Он говорит, что вначале не сказал об этом ни слова, и только шутливо обратил внимание на необычайно длинные волосы друга. Кинлох ничего не ответил. Вероятно, потому, что в той среде, в которой он жил в течение последнего года, стричь волосы считалось предрассудком.
В кабинете Данна, после ужина, какого у него давно не случалось, Кинлох рассказал свою историю. Повторять ее здесь не стоит. Не потому, что она полна тяжелых и не вполне пристойных подробностей, а потому, что прямого отношения к дальнейшему рассказу не имеет. Настоящая история, собственно, началась именно в эту ночь, хотя оба собеседника о том не подозревали.
Данн выслушал рассказ молча, изредка прерывая его возгласами возмущения. Когда Кинлох закончил, он стукнул кулаком по столу с такой силой, будто то была голова Макстона. Макстон был тем издателем, который обманул Кинлоха и выгнал на улицу.
Голос доктора дрогнул.
– Я никогда не мог понять, Сэнди, зачем ты это сделал?
– Что сделал?
– Взялся за дурацкое бумагомаранье и погубил блестящее будущее, которое перед тобой открывалось.
– Я не мог иначе.
Данн с сомнением покачал головой.
– Я сам увлекался стихами, но потом нашел, что это искушение, от которого не так уж трудно устоять.
Кинлох рассмеялся. Впервые рассмеялся за много дней.