– На выход пожалуйте, сеньор Джироламо.
* * *
Менее чем в двух сотнях миль от Флоренции, вниз по течению Тибра, утро выдалось совсем не ласковым. Небо было затянуто чёрными тучами, порывистый ветер то и дело нападал на жителей Вечного города, а на старые мостовые падали тяжелые холодные капли.
Выйдя на балкон недавно восстановленного Кастель Сант-Анджело, грузный заспанный Папа устремил взор к северо-западу, насколько это было возможно, учитывая замысловатую архитектуру прекраснейшего из замков. Сегодня должно свершиться правосудие.
Папе казалось, что порывы ветра доносят до него восторженные возгласы толпы, треск пламени и крики предателя.
Звук шаркающих сандалий, традиционно сопровождавший появление папского викария, отвлёк властителя христианского мира от приятных размышлений.
– Да будет это утро полно благости для Преемника князя апостолов!
* * *
Смятение – вот лучшее слово, которое сумел подобрать Леонардо, глядя на толпу вокруг. Смятение овладело площадью Сан-Марко. Шуршали подолы платьев, скрипели кожаные дублеты, то тут, то там раздавались звуки почёсываний, покашливаний и сдавленный, нерешительный шёпот. Изредка отдельные смельчаки рисковали выкрикнуть что-то, волновавшее их, но ни один из выкриков не сподвигнул толпу к действию.
– Савонарола – наш пастырь!
– Сжечь еретика!
– Моро – цареубийца!
– Иисус – синьор и король Флоренции!
– Слава королю Людовику!
– Покайтесь!
Визгливые, скрипучие, дребезжащие, трубные – редкие голоса тонули в гуле толпы, и те, кто осмелился возвыситься над ней, смущённо прятали лица, стараясь стать как можно незаметнее. Леонардо улыбался, отмечая удивительную инертность толпы. «Неживость и смятение», – так он записал в свой блокнот. Хотел внести ещё какую-то мысль, но тут на эшафот поднялся папский легат, и площадь затихла, словно кто-то подал некий специальный сигнал.
* * *
Идти было легко. Раны, синяки и ссадины, ещё недавно напоминавшие о себе поодиночке и все вместе, вдруг умиротворённо затихли. Боль, усталость, обида, страх вмиг покинули бывшего епископа, оставив в душе его спокойствие и свет.
Сопровождаемый угрюмой молчаливой стражей, он преодолел подъём по узкой каменной лестнице и через захламленный двор выведен был на улицу Гобеленов. Зажмурившись от неожиданно обрушившихся на него солнечных лучей, Джироламо запнулся, потёр глаза и прислушался. С площади доносился гул толпы и редкие, плохо различимые из-за монастырской стены выкрики.