– Что чуют?
– Как донная матушка пробуждается. Как детишки ее рыскают в ночи.
Ярцев приоткрыл рот. Что-то мелькнуло сбоку: длинное, блестящее, неправильное. Соскользнуло с эстакады, как презерватив, наполненный водой, и опутало щупальцами Фоменко.
Все случилось молниеносно, на одном Ярцевском вдохе. И Фоменко даже не ойкнул. Тварь унесла его во мрак, легко, как соломенную куклу, словно инженера и не было. Лишь кепка свалилась в грязь, да пуще прежнего заскулили и задрожали псы.
Ярцев выдохнул и завертел головой, ища Фоменко или ту нечисть со щупальцами. Его взгляд уперся в сержанта и подошедших конвоиров.
– Сделайте же что-нибудь!
Военные не отреагировали. Кто-то коснулся локтя Ярцева. Золотарев. Ухмыляющийся гаденыш в кепке Фоменко – и когда успел подобрать? Мутная вода струилась с головного убора, пачкая крысиную физиономию бригадира. Золотарев высунул язык, ловя тяжелые капли, почмокал и сказал:
– Детишки проголодались, товарищ главный, но не боись. На тебя у матушки другие планы. – С этими словами Золотарев схватил Ярцева за подбородок. Начальник вскрикнул, скорее от изумления, чем от страха. Сержант и солдаты лунатично наблюдали за происходящим.
Ярцев попытался высвободиться, но жесткие пальцы впились в его скулу, в щеку. Физиономия Золотарева наплыла, скрыв военных. Распахнутый рот, пни почерневших зубов и что-то за зубами, что-то, лезущее из глотки…
Ярцев выпучил глаза. Жирная пиявка вылезла изо рта бригадира, как раздувшийся язык. Пальцы надавили, потянули за челюсть. Мерзость дотронулась до губ Ярцева. Прошла по резцам. По небу. И исчезла в его горле.
Золотарев разжал пальцы и отступил. Ярцев упал на колени, хватаясь за шею и кашляя. В нем что-то разворачивалось, выпрямлялось. Он чувствовал себя резиновой перчаткой, в которую засунули руку.
Золотарев танцующей походкой подошел к краю котлована и объявил зычным голосом:
– Товарищи заключенные!
Люди прервали работу и задрали головы.
– Простите, что беспокою, – дружелюбно провозгласил бригадир. – Вы славно потрудились на благо Советской Родины. Теперь ваши тела послужат пищей для ползущих отроков донной матушки. Именем ее я приговариваю вас к высшей мере социальной защиты – расстрелу. Еще раз спасибо.
Золотарев отошел к задыхающемуся Ярцеву, а безучастные солдаты шагнули вперед.