Я настолько доверился по мере чтения Литтелу, что, когда увидел подобное, то стал придумывать ему оправдания. В конце концов, может быть новость о покушении не разглашалась еще два дня после его совершения, и что даже сотрудники СД, к числу которых принадлежит рассказчик, не были срочно проинформированы. Но все эти оправдания бессмысленны, ведь перед нами якобы текст ветерана СС, написанный им спустя многие годы, когда все факты и даты уже хорошо известны.
Безусловно, эта ошибка не дискредитирует всю работу Литтела. В контексте всего романа это лишь незначительная и ни к чему серьезному не приводящая ошибка, возможно, банальная опечатка. Но я снова вспоминаю слова Ланцмана: "Ни единой ошибки!" И я ведь ему верил. Вот так мы доверяем – постоянно день за днем, не задумываясь – мнениям наших авторитетов. Я и в самом деле очень уважаю Ланцмана, но мораль этой истории такова: каждый – и даже самый авторитетный в мире специалист – может ошибаться.
Я помню как один (самый известный во Франции, а может быть и во всем мире) специалист по жизни и творчеству Сен-Жон Перса заявил на радио с характерным для французской университетской публики нарочитым апломбом, что поэт якобы во время работы на Кэ д'Орсе (набережная, где расположен МИД Франции – прим. пер.) был ярым противником Мюнхенских соглашений 1938 года. Это выглядит немного удивительно с учётом того, что он был одним из тех двух дипломатов, которые сопровождали Даладье при их подписании! Откройте любую книгу, где речь идет о Мюнхенском сговоре, и проверьте, насколько тесно Алексис Леже, будучи генеральным секретарем МИД Франции, был вовлечён в подписание этих несчастных соглашений. Но очевидно сей великий специалист не счел нужным заглянуть хотя бы в одну книгу, решив положиться на автобиографические записи самого поэта. Согласно Сен-Жон Персу / Алексису Леже: "Несмотря на его личное неприятие так называемой политики умиротворения и всем известной враждебности Гитлера к нему лично, генеральный секретарь [он говорит сам о себе в третьем лице!] неохотно, но согласился участвовать в конференции в качестве представителя Кэ д'Орсе, коли руководитель МИД не был вызван на встречу глав правительств".
А что же наш специалист не задался вопросом, что же имел в виду Сен-Жон Перс / Алексис Леже когда написал "неохотно"? Его что, под охраной полиции против воли потащили в Мюнхен? Его семью запугивали? Неужели так трудно было в знак протеста избежать присутствия на подписании соглашений, политика которых шла в разрез с его личными убеждениями? Неужели не было никакого иного выбора, если уж соглашения были подписаны, кроме как согласиться с презрительным и высокомерным отношением к позиции Чехии? Наконец, неужели у него не хватило достоинства подать в отставку после подписания мюнхенских соглашений, чтобы обозначить свое с ними несогласие? Очевидно, специалистам по французской литературе не стоит считать себя обязанными достаточно глубоко изучать историю своей страны. Но сей факт не мешает им выносить категоричные суждения. В конечном итоге этот миф был подхвачен и широко распространился среди литературоведов страны. И теперь им кормят студентов. Обычно любители литературы редко в состоянии отличить вымысел от реальности, и когда, наконец, дело этого требует, им уже не нужно беспокоиться о дипломатической карьере Алексиса Леже. Они готовы повторять, ссылаясь на людей знающих, что великий поэт, нобелевский лауреат по литературе Сен-Жон Перс был ярым противником Мюнхенского сговора. Если он был ярым противником, то тогда как же должен был выглядеть их ярый сторонник? Ну конечно, немцем.