Ничего не поделать.
В комнате две двери. Одна – которую заперла, уходя, Мадина, а за второй оказывается ванная комната. Такая же простая и аскетично отделанная, как и сама гостевая спальня: белая плитка, белая ванная, белая раковина, белый шкафчик. Только пол выбивается из общей картины – он насыщенно-зелёный, яркий, словно молодая листва. И полотенца в шкафчике обнаруживаю тоже двух цветов – белые и зелёные.
Я запираю дверь изнутри, снимаю свою одежду и забираюсь в душевую кабину. Настраиваю воду и становлюсь под горячие струи. Начинаю дрожать и понимаю, что не могу согреться.
И не заметила, что замёрзла. Да и как тут замёрзнешь, на улице плюс двадцать пять. Это скорее выливается напряжение. Когда все мышцы сжаты, словно пружины.
Приходится изрядно постоять по водой и даже сделать её горячее, прежде чем напряжение начинает отпускать и дышать становится чуточку легче.
А ещё хочется плакать.
Разрыдаться так, чтобы аж диафрагма задрожала. Свернуться тут в душе и жалеть себя.
Но я себе не позволяю. Несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы успокоиться, и выключаю воду. Отжимаю волосы и выхожу.
Вытеревшись, я заматываюсь в большое полотенце и возвращаюсь в комнату. На моей кровати уже сложены в аккуратную стопку вещи – наверное, Мадина принесла, пока я купалась. О том, что их принёс какой-нибудь подручный верзила Албаева и думать не хочется, ведь я тут в одном полотенце.
Разворачиваю стопку и обнаруживаю простое хлопковое бельё, длинное бежевое платье из тонкого хлопка с рукавами до запястий, похожее на то, в каком была Мадина, сандалии на плоской подошве, платок и упаковку с резинками для волос.
Комплектов несколько – все одинаковые.
Облачаюсь в эту одежду, отмечая про себя, что она удобная и приятная к телу. Просто непривычная. Я как-то больше по футболкам и шортам, юбки и платья почти не ношу. Но платок не надеваю. Просто затягиваю ещё не просохшие волосы в косу и скрепляю её внизу резинкой.
Теперь я похожа на женщину, интересно? Албаев был бы доволен?
Хотя плевать мне на это. И видеть его я не хочу.
Уже довольно поздно, за окном давно стемнело, и на меня в этой тишине накатывает жуткая тоска. Буквально размазывает. Тянет под ложечкой противно и заунывно, топит безнадёгой какой-то.
Я снова подхожу к окну, убеждаюсь, что пёс никуда не делся, а потом умащиваюсь на подоконнике, обхватив свои колени руками, и кладу голову на них же.