Поезд приближается к Уэйкфилду, я продумываю тактику общения с Майклом. Перед уходом я отправила ему сообщение, чтобы он куда-нибудь не отлучился:
«Привет, буду сегодня в городе. Можно у тебя переночевать? Буду примерно в пять. К.».
Ответ Майкла тоже краток, но исполнен гостеприимства. Мое уведомление в последний момент должно было его удивить, если не застать врасплох. «Наши двери всегда для тебя открыты», – написал он. Поезд устремляется к Донкастеру, и я раздумываю, как сложится вечер, представляю себе ужин с Мэриэнн и с их дочками-близняшками, моими племянницами. Они ужинают гораздо позже, чем мы ужинали дома, – думаю, этим Майкл лишний раз подчеркивает, что он выстроил себе на юге Англии совсем другую жизнь. Я всегда улыбаюсь, слыша, как дети называют эту трапезу именно «ужином»[2]. Думаю, я стала бы такой же, если бы отец не увез нас на север, расставшись с лондонской жизнью и с памятью о нашей матери. После еды мне придется потолковать с Майклом наедине. При всей моей симпатии к Мэриэнн, при ней этот разговор не получится. Если я ей скажу, что тема разговора – наш с Майклом отец, то она, наверное, с радостью оставит нас вдвоем, сославшись на то, что должна уложить детей спать.
В этом месте мой план стопорится. Вот мы с Майклом остались вдвоем – и что же я ему скажу? Как вслух высказать мысль, что наша мать, умершая тридцать лет назад, на самом деле жива? Трудно представить, как такое можно произнести в обычной беседе. Проигрывая это в голове, я чувствую, как у меня мокнут подмышки, в такой меня бросает жар. Но к тревоге примешивается воодушевление, я пытаюсь предугадать реакцию Майкла. Сперва он не поверит, но вынужден будет задуматься, когда я предъявлю ему все, что накопала. Сама мысль, что мне кое-что известно, наделяет меня редким чувством превосходства. Когда ты младшая сестра, это с тобой по гроб жизни.
Поезд останавливается на вокзале Донкастера. Он такой старомодный, что я принимаюсь фантазировать: солдаты, которых провожают на войну их возлюбленные, пар от паровоза, суета… Ко мне подсаживается женщина лет шестидесяти (впрочем, я не сильна угадывать возраст людей, которые старше меня больше чем на десятилетие). У нее седые волосы, в одежде преобладают бежевые оттенки, с которыми контрастирует только красный платок из синтетики у нее на шее.