Вот только губы у нее дрожат, и из-под темных стёкол катятся слезы, которые она пытается незаметно вытирать. Регистрация смерти в другом крыле, так что здесь она может быть только чтобы зарегистрировать смерть своего брака.
Ей так больно находиться здесь, что даже через мою толстую шкуру пробивается печаль.
А я все никак не могу даже просто заплакать, неужели не так уж и больно? Что же со мной не так? Почему я не грущу о потерянной любви? Жизни? Будущем? Почему мне только хочется поскорее спрятаться и, чтобы никто меня не дергал?
Резко распахивая дверь из кабинета, выходит мужчина. Он молча вручает девушке свидетельство о расторжении брака и не оборачиваясь уходит. Она будто сама чернеет, ссутуливается и совсем перестает дышать. Вся безупречная красота идет трещинами. Она боится прикоснуться к ядовито-зеленей бумажке, лежащей на коленях и только роняет на нее крупные слезы. Хотелось ей хоть немного помочь, может просто обнять, но во мне совершенно не осталось тепла.
– Следующий! – крик из кабинета привел меня в чувство.
Потеряв весь запал поскандалить, захожу и усаживаюсь напротив женщины с гнездом. Она судя по уставшей улыбке тоже немножечко прибита общением с тем мужчиной.
Она неожиданно спокойно и в тишине собирает небольшую стопочку из моих документов, молча протягивает мне какой-то корешок с напоминанием, когда приходить.
– У вас тридцать дней на примирение, – усталым голосом говорит она и очень намекающе смотрит на дверь.
Не то, ой не то место адом назвали.
По пути к такси отправляю маме сообщение, что уже еду и зря. Она меня встречает не просто дома, а у подъезда. Выбираясь из салона, сразу ныряю в ее объятия. Ее волосы пахнут домом и заботой. Простым счастьем и немножечко горем.
– Аечка, миленькая, что значат все эти чемоданы?
Ох, мама…
Наши долгие объятия не остаются незамеченными. Тетя Люда маячит в окне первого этажа, делая вид, что старательно поливает искусственные цветы. Сколько себя помню она тут главная заводила. Хорошо, что чемоданы приехали отдельно от меня. Не хотелось стать темой недели у местных сплетниц.
– Я так устала. Пойдем домой? – отлепляю от себя маму и подталкиваю ее в сторону подъезда.
Здесь ничего не менялось, кажется, с тех пор как я училась в школе. Разве что почтовые ящики перекрасили, но под тонким слоем краски виднеются надписи, которые мы оставляли с моим другом Артуром. Там все было прилично, а вот в лифте, почти под самым потолком красуется матерное слово из трех букв.