– Да. А что?
Минут пять Колымей задумчиво ходил по беседке из угла в угол. Вскоре его лицо отразило озарение.
– Есть версия! Мы ее сейчас проверим.
Он дал знак Игнату следовать за ним. Они протопали к краю внешнего двора, туда, где холмистая площадка сходилась с тропинкой. Колымей поднял лежащий здесь шест, потыкал им в трясину. Оттуда всплыли ветки деревьев, покрытые жижей. Потом склонился над болотом и раздраженно выругался:
– Вот сволочь!.. Теперь все ясно.
– Что ясно? – на лице Игната застыло удивление.
– Тут, оказывается, есть подземный ход, о котором я раньше понятия не имел. Видимо, кто-то выследил Мидаса, приняв его за Рэма, шел по его следам. И вот здесь провалился в болото. Когда трясина его засасывала, он стал судорожно хвататься за эти ветки, которые, полагаю, закрывали отверстие в холме. Цепляясь за них, он пролез каким-то образом в дыру, от которой подземный ход ведет прямо туда, где мы встретили этот кошмарный призрак, обляпанный такой же жижей, как эти ветки.
– И что из этого следует?
– То, что за Рэмом, а значит за Мидасом, началась охота. И это меня очень беспокоит.
20
Жан сидел за письменным столом, размышляя о своем положении. Он несколько раз выстраивал собранные факты в логическую цепь, но она всегда обрывалась. Конкретной картины не было. И вдруг остановился на мысли: кто-то всегда обходит его. Стоит ему нащупать след, как он тут же заметается, будто кто-то читает его задумки. Партию в догонялки он явно проигрывает сопернику. Стоило пригласить Светлану к сотрудничеству, как через день ее безжалостно убивают. Неужели та же участь постигла Аделаиду Андреевну и ее внука? Накануне он выезжал в Нечаиху, чтобы сообщить матери о гибели Светланы, но ни ее, ни внука не обнаружил. Ее приятельница сказала, что они отправились в лес по грибы и не вернулись. Заблудились? Вряд ли. Версия напрашивалась сама собой: мать Светланы знала много того, что ей не следовало знать.
Жан придвинул к себе телефон и позвонил Королеву.
– Здравствуй, Леша! Ты можешь зайти ко мне по очень важному делу?
Да, я у себя. Жду.
Подперев голову руками, он посмотрел в окно: на улице, продолжал моросить затяжной и нудный дождь.
Жан вынужден признать, что в этом безумном мире страх и скорбь стали реальными явлениями, глубоко проникли в людское сознание. Он никогда не мог быть терпеливым наблюдателем и ненавидел преступление в любом его проявлении, не мог выжидать, когда у него под носом орудуют подонки всех мастей. Даже шестнадцатилетняя служба не прибавила ему выдержки и смирения. И сейчас он готов ринуться в бой, но не знал, где и с кем воевать. Преступник стал умен, изворотлив, недосягаем.