– Надолго?
– Что надолго?
– Надолго это все у тебя? Абрек и хату отберет, и машину. А Люська сама сбежит.
– Эх, Андрюша, Андрюша! – огорченно выдохнул Кацман и уставился на бестолковую перронную суету, пытаясь привести в порядок расстроенные нервы.
Но тут его внимание привлек человек, неторопливо идущий вдоль чугунной решетки, окаймляющей перрон.
С виду паренек вовсе не походил на пассажира, скорее – на местного жителя: русые, нечесаные волосы, неопрятная щетина, растянутый свитер, торчащий из ворота застиранного ватника, полосатые, больничного вида, штаны.
Человек подошел к мусорному ящику и, не обращая внимания на окружающих, заглянул внутрь.
– Бедная Россия, – вздохнул Кацман, без особых, впрочем, эмоций глядя на то, с какой детской непосредственностью абориген роется в урне.
Тем временем светловолосый «Архаровец» отыскал среди смятых сигаретных пачек и прочего хлама недоеденный кем-то беляш.
– Как говорится, от сумы и от тюрьмы не зарекайся, – прокомментировал финансист отводя взгляд. Однако замер, почесал толстеньким пальцем лысину и вновь уставился на бродягу.
Паренек разломил пирожок, высыпал содержимое беляша на кусок мятой газеты, а затем коротко свистнул, подзывая низкорослую, с отвисшими сосками собачонку. Псина жадно набросилась на еду, а доброхот вытер жирные пальцы о свой и без того засаленный наряд и собрался двинуться дальше.
– Слава! – сдавленно просипел Кацман. – Сюда смотри.
– Чего я не видел? Пошли, лучше, обратно. Накатим. Душа болит.
Но тут двери привокзального помещения распахнулись, и на перроне возник милиционер.
Сухощавый, с прокопченным солнцем лицом страж порядка, которому на вид можно было легко дать и тридцать и все пятьдесят, укоризненно глянул на рассыпанные по асфальту крошки, которые торопливо слизывала безродная собачонка, ловко ухватил шагающего мимо него бродягу за потертый рукав.
– Опять? – строго, однако без особой злости, произнес сержант. – Снова прикармливаешь?
– Да я, это… – ничуть не смутился паренек. – Сучку жалко. Щенки у нее. Сдохнут.
Кацман обратился в слух.
– Тебе сейчас только о псине думать, – усмехнулся сержант. – Не выгнали еще?
– Завтра обещают, – беззаботно ответил паренек. – Главврач уже кормить запретил.
– И что делать будешь? – теперь в голосе милиционера проклюнулось некоторое сожаление.