Показать ПУТЬ – вот что надо уметь делать писателю.
Это трудно. Это надо делать убедительно.
А для убедительности надо самому многое пережить.
Одними книжными раздумьями, одним интеллектом тут не справиться. Самому надо страдать. Самому – узнать грех! Самому каяться, из него выбираться. Самому к Богу идти. Тогда в твои строки вольётся сама жизнь человеческая. А то явится текст, который, по словам нашего замечательного критика Валентина Яковлевича Курбатова, «пахнет бумагой».
Грешник ли, праведник – живой человек. Он твой сосед, твоя родня. Он близко – помоги ему: словом ли, делом, поступком. Он далеко – помолись за него.
…Слова Господа помню: «Ибо Я пришел призвать не праведников, но грешников к покаянию…»
«Пою я Твоё Воскресение…»
Слово о поэте Фёдоре Сухове
Жизнь поэта… Тайна, загадка. Человеческая стезя и человеческий суд подлинному поэту не страшен. Он отворачивается (как бы в старину на Руси молвили – отвращается…) от суеты мира, от его соблазнов и славы, распрей и оскорблений, хвалы и клеветы. И, да, совсем по Пушкину, их приемлет равнодушно… и уходит в затвор.
В затвор счастья творить.
Творчество… пение… одинокий голос…
Есть у меня поэма, названа она – «Одинокий голос». Это архетипическая формула, символ-знак существования, бытия поэта. Таким был Фёдор Сухов. Таким и остался.
Время, время… Всепожирающее время… А не властно оно над голосом. Что достойно – да услышано будет. Что драгоценно – да сохранится в анналах великих земных письмен для будущих поколений.
Федору Григорьевичу не нужна была земная слава, её грохот, её фанфары. Он довольно наслушался страшного грохота войны. Помню его на Рождественском концерте в Центральном Доме литераторов: вечер именовался «Русская религиозная поэзия и музыка», в зале – аншлаг, густо-драгоценно наряженные ёлки, серпантин, конфетти на паркете. Тёмная пасть зала. За кулисами Сухов подходит ко мне, протягивает мне руки. Крепко пожимает мои.
– Не волнуйтесь, Леночка! Читайте спокойно! С Новым годом!..
И потом – тихо и веско, глядя мне в глаза весело и странно-скорбно:
– С Рождеством Христовым…
И вдруг повеяло на меня Библейским ветром. Выжженной пустыней. Полынью. Ширью смертного страшного поля после великого сражения.
«Вот и опять я в Осёлке, сижу уже второй месяц. Ничего такого не высидел, потому что больше двигаюсь, хожу по полям, по лугам, слушаю, как говорят между собой ромашки, колокольчики; они говорят своими запахами, сейчас особо слышно говорит полынь. В августе она всегда слышно и очень громко говорит…»