Внутри меня все отчаянно сопротивляется. Не представляю, как посмотрю ему в глаза после всего, что услышала от его любовницы. Какой он чуткий и заботливый. Как носит ее на руках и трясется над сыном.
И в то же время где-то в глубине души все еще живет надежда, что все это какое-то чудовищное недоразумение.
Такое со мной не могло случиться. С кем угодно, только не со мной. Не с нами.
– Я не могу впустить вас без согласия вашей жены, Рустам Усманович. А она согласия на ваше посещение не давала, – твердо стоит на своем Анна.
– Это она… – голос Айдарова срывается, но муж быстро берет себя в руки, – она сказала, что не хочет меня видеть?
– А вы как думаете? – ответ заведующей звучит не менее горько. – Ситуация, которая сложилась, далеко не та, о которой мечтает каждая женщина.
– Скажите, – голос Рустама на миг меняется, и мне чудится, что в нем сквозит отчаяние, – совсем ничего нельзя было сделать?
А вот моя Анна кремень.
– Нет. К сожалению.
И это звучит так жутко и уверенно, что я в испуге хватаюсь рукой за живот. Даже не секунду не могу представить, что моего ребенка нет.
Я так долго о нем мечтала, мы с Рустамом вместе мечтали. Еще совсем недавно, буквально месяц назад шли с ним по торговому центру, а навстречу везли в коляске карапуза. Он был такой забавный, с ямочками и пухлыми щечками. Улыбался всем прохожим, демонстрируя прорезавшиеся зубки, и пройти мимо было просто невозможно.
Рустам первый остановился, потянул меня за руку. Мы оба некоторое время любовались малышом. Внезапно муж порывисто привлек меня к себе, обнял и сказал в макушку:
– У нас тоже такой будет, Соня, увидишь. Похожий на тебя с такими же ямочками.
Теперь от этих воспоминаний становится трудно дышать.
Он знал. Знал, что у него будет сын. Только не у мой, а его с Лизой. Зачем он тогда так говорил? Просто чтобы меня утешить? Или успокоить?
Прислушиваюсь, за дверью тишина. Рустам ушел. Зачем он вообще приходил, что надеялся услышать? Что у меня случился приступ амнезии, и я ничего не помню? Или что я его не узнала, когда вышла из туалета с помытой чашкой?
В коридоре слышатся шаги, и в палату входит Анна Анатольевна.
– Проснулась? Как ты себя чувствуешь?
Я пожимаю плечами. Сказать «плохо» это будет неправда, чувствую я себя вполне сносно. Но сказать «хорошо» не поворачивается язык. Разве это хорошо, когда от тебя остается одна видимая оболочка? А внутри развалины и пепелище.