«Сумма, которую вам, в числе других клиентов банка, выплатит Агентство по страхованию вкладов, настолько мала, что об этих деньгах не стоит и говорить. К сожалению, та же судьба постигла и акции, принадлежащие вам по завещанию. По роковой случайности, ваш дед в своё время приобрел акции предприятий, которые в дальнейшем разорились и обанкротились по разным причинам. И теперь они ничего не стоят. Надеюсь, что у вас нет долгов, которые требуют скорых выплат. И в вашем распоряжении имеются наличные средства, достаточные для того, чтобы оплатить налоги, начисленные за прошлый год, и прочие насущные расходы…»
Олег досадливо поморщился и снова пропустил несколько строк, в которых старик пространно выражал своё сожаление и давал советы. Его взгляд зацепился за слова «Усадьба волхва», и он прочитал:
«Усадьба волхва – единственное имущество, которое остаётся в вашем полном и безраздельном пользовании, но оно требует больших финансовых вложений, как и любой загородный дом. Поэтому, считаю, было бы разумным выставить её на продажу, а вырученные деньги…»
От негодования Олег даже отбросил письмо в сторону, словно оно обожгло ему пальцы.
– Ну, уж нет! – стукнул он кулаком по письменному столу. – Костьми лягу, а Усадьбу волхва сохраню. Не позволю разорить родовое гнездо!
В любое другое время Олег первым рассмеялся бы над высокопарностью произнесённой фразы. Но сейчас он испытывал сильное возбуждение, и сам Аристотель, живи он в наше время и стань свидетелем этой вспышки, не смог бы упрекнуть Олега в том, что он переборщил с пафосом, пойдя «на поводу у страсти». Олег был совершенно искренен в своём негодовании и не выглядел смешным. Скорее, наоборот, о чём можно было судить по реакции Тимофея, который в эту самую минуту, отворив дверь, вошёл в комнату со словами:
– Почто шумим?
Роста старик был крошечного, но этот физический недостаток природа попыталась компенсировать обильным волосяным покровом. Словно зверь шерстью, он с ног до головы, не исключая лица, обильно зарос волосами. Из распахнутого ворота длинной, почти до колен, домашней косоворотки из мягкой материи клюквенного цвета, которую Тимофей обычно носил, как сорная трава на поле, лезла густая вьющаяся поросль. Любой врач легко поставил бы ему диагноз – гипертрихоз, после чего признался бы в собственном бессилии излечить это заболевание. Но сам Тимофей не унывал из-за этого, впрочем, не печалясь и по любому другому поводу. Его носик неизменно насмешливо морщился, а глазки лукаво блестели. Однако сейчас Тимофей выглядел непривычно серьезным, а в его глазах светилось сочувствие.