– К нижней части его стола?
– Да. Нижняя сторона. Точно. Мой отец… он не разрешать нам с Дэвидом жить вместе. Только после свадьбы. Итак, у Дэвида есть сосед по комнате, и он узнать пароль и заглядывать в компьютер Дэвида. Все запросы пропа́сть. Но календарь – он не пропа́сть. И в календаре написано, что он должен встретиться с вами. Итак, хорошо, пожалуйста, что это за встреча? Расскажите мне, что вы помнить.
У меня приличная память, что является необходимостью в моей работе, которая включает в себя освещение шоу на странице через несколько дней после его просмотра. Но Ирине, ерзающей напротив меня, нужно что-то получше, чем приличная память. Поэтому я рискую прибегнуть к старому актерскому упражнению, трюку с чувственной памятью. Только в этот раз. Вдыхая запах кофе вокруг себя, я вспоминаю кофе, который пила с Дэвидом Адлером, и сначала ничего не происходит; все, что я вижу, – это зеленые и коричневые тона этого кафе. Но потом я чувствую, как что-то внутри меня ослабевает, раскрывается, и я представляю себе тот другой стол.
Я рассказываю ей все, что могу вспомнить. Что мы встретились вовремя. Что на нем была парка, синяя или, может быть, зеленая, которую он не снял. Я говорю ей, что мы беседовали целый час о театре, о моем творчестве. Что он съел шоколадный круассан. То есть он его не ел, не совсем. Но эту деталь я опускаю. Я также не упоминаю выражение его глаз или то холодное чувство, которое у меня осталось, будто он играет роль, играет ее слишком хорошо.
Когда я упоминаю шоколад, женщина издает тихий стон, будто кто-то – кажется, я – только что ткнул пальцем в багровый синяк.
– Он любить шоколад. Всегда. На мой день рождения он подарить мне замечательный коробку конфет и сам съесть все. – Она вытирает глаза. – После этой встречи вы видел, куда он пошел, каким образом?
– На восток, – сообщаю я, – в сторону парка. О да, и он с кем-то столкнулся. Или почти столкнулся. С мужчиной, занимающим половину тротуара.
– Мужчина! Что это за мужчина?
– Извините, не знаю. Просто какой-то мускулистый парень в красной бейсболке.
– Красная? – переспрашивает она прерывающимся голосом. – Вы говорить, эта кепка была красная?
– Думаю, да. Я не уверена. Это все, что я могу вспомнить. Мне жаль, – выдавливаю я, и это почти правда.
Ирина выдыхает, медленно, неохотно, точно вдохнула бы этот воздух обратно, если бы могла. Она крепко зажмуривается, и по ее щеке скатывается единственная слеза. Затем она открывает глаза. Ее лицо становится более суровым.