Лето в этот раз было непривычно холодное. Небо было покрыто дружелюбно кучковавшимися облаками, с которыми не расставалось ни на минуту, а если их количество вдруг уменьшалось, то ветер приносил новые так ещё и в большем объёме. Ветер был по-настоящему сильным: гудящий в ушах, он заставлял стекла в окнах трещать, открывал и закрывал двери, рвал ветки на деревьях, и МЧС только и успевало предупреждать о том, что он становится всё сильнее. Дождей было не слишком много, но если они были, то никогда не проявлялись в виде спокойных летних грибных дождей, а превращались в чернеющие грохочущие и мечущие ливни, уничтожающие урожай.
Но мы вернёмся к нашему утру. К по-настоящему холодному утру, с пронизывающим ветром и медленно, но верно сереющими тучами. Но Майя, абсолютно безразличная к собственному комфорту, стояла в одной майке, в которой проснулась. А ведь под её ногами бурлила река, добавлявшая особый мокрый озноб и запах травянистой гнилости. В любом случае Майя не чувствовала ни первого, ни второго.
Она добралась сюда автостопом, с помощью одной семьи, решившей насладиться всем тем, что предлагает нам летнее утро в три часа ночи и что было описано выше. Вокруг девушки не было ничего, кроме диких полей, буйной реки, старого моста, дороги с неоднородным пятнистым асфальтом и леса, чернеющего совсем вдалеке, словно в иной жизни. По всей земле мягко расстилался туман, из-за которого всё было расплывшимся и нечетким. Майя Воробьёва была совсем одна.
Руки девушки почти срослись с перилами моста. Она стояла, как статуя. Не двигаясь и даже не моргая. Бледная. Больная. Не имеющая ничего общего с оживающим вокруг неё миром.
По лбу, спине, груди стекал ледяной пот. Ветер трепал и запутывал её жидкие белые волосы. Ноги потяжелели. Кишки сжались в страшном спазме. Грудь будто обвивала колючая проволока. Она почти не дышала, но сердце билось в диком ритме. Оно больно отдавалось в кончиках пальцев, колотилось в ушах, раздавливало виски, трескало сосуды в глазах. Сердце откровенно издевалось над Майей, над её уставшим слабым телом, и отчасти это болезненное состояние тела и было причиной тахикардии. Но в большей степени она была вызвана страхом. Ужасом.
Майя стояла на маленьком выступе. Стоит ей отпустить перила и всего-навсего чуть наклониться вперёд, как её задумка будет исполнена. Высота здесь была большая. Река пенилась, струилась, рвалась вперёд и вперёд. Но Воробьёву пугала не высота и не река. Её пугало осознание факта, что наконец она своими руками может прямо сейчас закончить все свои страдания. Одна секунда ‒ и вокруг неё не будет ничего, и сама она не будет никем. Перед глазами Майи стояла пелена, а в голове была полная пустота. Она уже была никем. Она сама себя убедила в этом. И теперь оставалось совсем мало. Один последний шаг…