– Вы из Перми?
– Я из Москвы.
Мы разговорились, вышли в сырую холодную темноту. На невидимой реке в черноте светился далекий бакен, сосны стояли черные и четкие на фоне мглистого неба. Мы прошли аллею из конца в конец и обратно. Мой "принц" учтиво вел меня под руку.
Наутро пошел дождь с мокрым снегом. Отдыхающие сидели по комнатам, и только мы, трудовой народ, месили подошвами снежную кашу. По возвращении я увидела у калитки внушительную фигуру в элегантном сером пальто. Это был он, мой новый знакомый. Мы вдохновенно поговорили у меня в комнате, на прощанье я поставила «Балладу» Шопена. На глубоких последних звуках мой гость прикрыл глаза. Поднялся, поцеловал мне руку.
– Вы сокровище. Вас ищут.
С тех пор Эдвард Эрнестович мой постоянный спутник. Иду ли я на буровую, возвращаюсь ли к себе, бегу ли в библиотеку, в кино – он приветствует издали и спешит навстречу. Его присутствие не стесняет, восхищение окрыляет, наконец-то можно быть умной, никого не задевая, серьезной – не смеша, и не казаться "чуднóй" и не казаться "странной". С ним легко и как-то не без изящной усмешечки.
Кто же он, спросите Вы? Эдвард Эрнестович – человек классического образования, полученного когда-то в Риге, владеет несколькими языками, знаток истории и литературы, работает консультантом по экономике в промышленном концерне Урала. И сей академик снисходит к моему лепету, видит в нем смысл? … воистину, я расту в собственных глазах! Он даже повторяет мои высказывания, заносит их в книжечку на память.
– Я буду перечитывать это в своем далёке.
Иван чертыхается, но держится молодцом. Его-то уж без сомнения устраивали мои пустые вечера, моя неизменная нежность. И теперь он посмеивается, но без прежней уверенности, разводя руками – слишком уж мощен соперник. Зато по-детски счастлива Раиса. Карусель!
Прошло полторы недели. Наши прогулки привлекли внимание, официантки, медсестры пожалели мою молодость. "Со стариком ходишь…"
И я спеклась. Сказать по правде, заумь академика достала донельзя, а железная хватка вконец заколебала. Какие там пустые вечера! У меня не осталось и часа! Подобно спасенному Робинзону, хлебнувшему лондонской суеты, я могла лишь вздыхать о былом блаженстве. "О, мой остров!" Но главное – та ледяная высота, на которую он вознес меня, готовый к поклонению. Пещерная память, что ли, проснулась?