Предоставляя вышеизложенное Вашему вниманию, я прошу Вас судить меня, если я виноват в том, что 8 месяцев получаю жалование, не заслуживая его, и что я ровно 8 месяцев ничего не делаю и живу без пользы для себя и других. С. М. Литвинов[96].
Но то ли Бегге не хотел, чтобы в торгпредстве было «контролирующее око» в лице родного брата одного из первых руководителей НКИД, то ли, что вероятнее, его смущали «сплетни» о Савелии, которые он всегда к себе притягивал, как магнит. Поэтому, желая объясниться, Литвинов-младший вновь пишет Бегге:
Так как в берлинском и других торгпредствах сплетни и клевета играют большую роль (у некоторых товарищей умение сплетничать заменяет умение работать), то, как мне ни мерзко и отвратительно касаться и говорить о них, мне приходится задержать Ваше внимание и на этом предмете. В частной жизни люди интеллигентные относятся с презрением не только к тем, которые распространяют сплетни, бездоказательные слухи, но и к тем, которые прислушиваются к ним. Но, к сожалению, в нашей советской действительности это не так. Так что же? Давайте поговорим о том, что «сказала княгиня Марья Алексевна».
В Москве я прожил на виду у всех, на Кузнецком мосту против ГПУ, в течение 3-х лет, и я не слыхал ни о каких сплетнях ни обо мне, ни о других сотрудниках торгпредства. Но стоило приехать какому-нибудь товарищу из Берлина, как мы и наша работа были отвлечены разными вздорными слухами и сплетнями (Эпштейн против Гольдштейна, последний против Дикштейна, кто-то против Рубинштейна и т. д., и т. д.)
Итак, 3 года в Москве про меня никто не говорил, но стоило мне приехать в Берлин на один месяц, как уже готово! И квартиру он (т. е. я) купил за 30 000 марок (а не долларов?), и из Италии он уехал неизвестно по какой причине, и встречается он с неблаговидными лицами, чуть ли не с шиберами[97]. Все это дошло до меня и, вероятно, дойдет, если еще не дошло, и до Вас. Но если те лица, которые распространяют эти слухи, ничем доказать свои сплетни не могут, то я могу все сказанное ниже доказать самым неопровержимым образом.
И далее Литвинов по пунктам опровергал все обвинения, а относительно своих берлинских знакомств возмущенно заявлял:
Не понимаю, почему это каждый не служащий торгпредства непременно должен быть шибером? И разве в Москве я встречался только с советскими служащими? И никто ничего не говорил и ни в чем не подозревал. Здесь же хотят, чтобы мы отказались от всех своих друзей, от самого себя, лишь бы не навлечь на себя подозрение. А я хочу стоять выше этих подозрений и вести себя в Берлине так, как я вел себя в Москве. Это будет честнее, чем сидеть, как крот, у себя дома, бояться показаться на людях, чтобы – не дай Бог – в чем-нибудь не подозревали… Я знаю, что сплетни и склоки съедали в берлинском и других торгпредствах не одного честного человека. Но я также знаю, что Вы, многоуважаемый Карл Микелевич, умеете отличать правду от лжи, а посему я обо всем этом Вам рассказываю, надеясь, что от высказанной мной здесь правды мне хуже не станет.