– Давайте, лейтенант, а я буду вам ассистировать, – серьезно сказал Папиков.
– Ничего себе! – усмехнулся чернявый лейтенант. – Это я детям и внукам расскажу!
Лейтенант обколол рану новокаином, иссек все края до максимальной глубины, обработал фу-рацилином, смочил края йодом и начал шить. В это время Папикова вызвали к начальнику госпиталя.
Дежурный хирург послойно сшил кетгутом[7]мышечные ткани, шелковыми нитками – кожную ткань, в нижнюю оконечность раны ввел турунду[8], а затем наложил рыхлую повязку из марли, ваты и бинтов так, чтобы содержимое раны отходило и впитывалось как можно быстрее и свободнее.
Утром следующего дня, еще до обхода, Лапиков навестил Александру и сказал, что у него есть время сделать ей перевязку.
– Бог с вами, товарищ полковник, это не ваша работа!
– Ладно, – согласился Лапиков, – тогда я пришлю того же врача, что был вчера.
Лейтенант, делавший перевязку, на этот раз не поставил турунду. Ему показалось, что все чисто. С медиками так нередко бывает: когда дело касается лечения их самих, то на ровном месте все вдруг пойдет наперекосяк и навыворот. Именно так случилось и с Александрой. К вечеру пятого дня у нее подскочила температура до 39,2 и появилась боль в ране. Александра не стала никого тревожить, решив, что к утру все образуется. К утру температура действительно снизилась, но боль в ране усилилась, стала почти нестерпимой.
Она сказала об этом Папикову, который, как всегда, забежал ее проведать.
– На перевязку! – скомандовал Папиков.
Ее отнесли в перевязочную, туда же прибежал и взволнованный лейтенант.
Папиков снял шелковые швы, распустил швы кетгутовые, долго тщательно промывал рану и, только закончив, спросил лейтенанта сухим, бесстрастным голосом:
– Вы почему не поставили турунду?
– Мне показалось, нет отделяемого…
– Вы слишком плотно ушили рану. Надо шить крупными шелковыми стежками, чтобы не стягивать… Потому и не было отделяемого, что вы загнали его вглубь.
Лейтенант побледнел, губы его дрожали, а Папиков миролюбиво сказал:
– Ладно, теперь будете знать.
Лейтенант закивал, а сказать ничего не мог, у него перехватило горло: еще бы, так опозориться перед самим Лапиковым!
Папиков положил в рану тампон с бальзамом Вишневского[9] и сам перевязал рану.
– Такие раны – после острого воспаления, – обратился Папиков к лейтенанту, – теперь нужно вести открытым способом.