Отец молча закусил губу и не ответил. Он почесал шрам под левым ухом – нервная привычка, признак несогласия. Гладкий, бледный шрам был напоминанием о кожной инфекции, которую он подхватил в армейских бараках на ирано-иракской границе. Годы службы в армии в качестве высокопоставленного офицера выковали в нем святую веру в военную мощь шаха Мохаммеда Резы.
Я встала на тахте и наклонилась, чтобы поближе рассмотреть газету на ковре. Я с открытым ртом уставилась на обугленную женщину на первой странице. Ногти на пальцах, оставшихся нетронутыми на ее сожженной руке, были покрыты лаком. Она, должно быть, сломала ногти, отчаянно царапая и толкая дверь. В тот момент никто не обращал на меня внимания. Сердце заколотилось, когда я представила, как она бьется в дверь, кричит, молит о помощи, пока ревущее пламя пожирает ее тело.
Когда разговор затих, Азра слила воду, натекшую в миску под пузатым самоваром, и задула голубое пламя в его трубе через сетчатое отверстие. Белый дым поднялся по трубе самовара и растаял в воздухе. Мама́н помогла Азре отнести самовар и чайный сервиз обратно на кухню. Лейла и Саба вынесли матрасы и подушки из комнаты для гостей, развернули матрасы на тахтах и застелили их белыми накрахмаленными простынями. Реза установил москитные сетки и удостоверился, что края всех пологов подоткнуты под матрасы.
Мы с Мар-Мар спали на средней тахте, рядом с матрасом ака-джуна и Азры. Полог цвета слоновой кости колыхался на прохладном ночном ветерке, и его кружевные вязаные цветы дрожали с нежным ветром. Мы опустили головы на пуховые подушки, устроились под тонким одеялом и нетерпеливо принялись ждать, когда вернется ака-джун. Он ушел в свою комнату за подарком. Что он собирался достать из глубокого темного чулана? Говорящую куклу, которую привез из паломничества в Мекку? Швейную машинку, которая работает без ручного колеса? Карту мира, которая расскажет что-то интересное о стране, когда мы ее коснемся? Ночь казалась слишком длинной для взволнованных девочек, которые ждали с самого раннего утра. Я смотрела, как звезды сверкают в чистом ночном небе Тегерана, надеясь, что безмятежность ночи успокоит меня. Хоть я и пыталась сосредоточиться на подарке ака-джуна, у меня не получалось выбросить из головы образ обугленной женщины, как она кричала и царапала дверь до самой последней минуты перед смертью.