– А что это такое? – спросила Мар-Мар.
– Скоро сама увидишь, – сказала Лейла.
Перед зданием мечети сформировалась длинная очередь. Попасть внутрь стремились люди в совершенно разной одежде – некоторые женщины были в платках или чадре, а другие, как мама́н и тети, были с непокрытыми головами. Хиджаб еще не был обязательным, и женщины еще могли появляться на публике без него. Улица была забита мотоциклами и машинами, и для парковки не осталось свободного места. Реза высадил нас перед воротами в мечеть и поставил машину в одном из проулков. Крепкие платаны, высаженные вдоль дороги, показались мне знакомыми. Это была улица Вали-Аср, та самая, куда мы ходили несколько месяцев назад на демонстрацию. Мягкий бриз покачивал тени на плечах людей, а серьги и очки поблескивали в танце света и тени.
Мы встали в очередь. Уже потеплело, и мама́н разрешила мне не надевать пальто поверх темно-синего вельветового платья. В тот день я была в носках с кружевом и новых туфлях и изо всех сил старалась их не испачкать. Мар-Мар тоже надела то же платье, что и на Новруз. Мы были похожи на близняшек. Люди вокруг казались счастливыми и добрыми, говорили мама́н комплименты о том, какие мы очаровательные, и даже щипали нас за щеки, что я просто ненавидела. Мама́н отвечала им сердечно и объясняла, что у нас год разницы; я привередничала в еде, вот Мар-Мар и росла быстрее. Чтобы пройти в двойные ворота мечети и зайти во двор, нам понадобился час. На стенах во дворе висели плакаты, и они занимали меня во время нашего медленного продвижения. Я узнавала буквы, которые уже выучила, и пыталась прочитать слова. Над главным входом в мечеть висел огромный портрет аятоллы Хомейни.
– Зачем люди сюда пришли? – спросила я Резу.
– Можи, мы пришли сюда голосовать за Исламскую республику, – сказал Реза. Он поднял меня с земли и усадил на локоть. – Видишь, люди заходят внутрь? В зале для молитв стоят ящики для голосования. Мы зайдем внутрь и опустим наши карточки для голосования в эти ящики.
– А что значит «голосование»? – спросила я.
– Это значит, что мы будем выбирать свой вид правительства. Никакой больше монархии. Никакого шаха.
Я вспомнила дни призывов к смерти и день, когда шах Мохаммед Реза покинул Иран, но не поняла, что Реза имел в виду под выбором правительства. Концепт демократии, особенно исламской, был смутной и дурно определенной идеей даже для взрослых иранцев. Я ничего не знала о демократии, хотя меня заворожили детали процесса голосования в тот день в мечети Фахрие. Карточки для голосования были занятными прямоугольниками, разделенными перфорированной линией на две равные разноцветные части. Справа была красная с печатным НЕТ, слева зеленая с рукописным ДА. Все члены моей семьи проголосовали в тот день. Даже мама́н, несмотря на некоторые сомнения, порвала карточку надвое и протолкнула свое ДА в ящик. Она, как и большинство иранцев, надеялась, что новая республика принесет всем справедливость и равенство, и пусть даже исламский стиль республики не был четко определен, многие скептически настроенные граждане проголосовали в ее пользу. Люди злились из-за социального неравенства между богатыми и бедными и роскошной жизни, которую вела семья Пехлеви. Экстравагантное «празднование 2500 лет Персидской империи», которое шах устроил за несколько лет до революции, многих иранцев вывело из себя расточительством иранской монархии. Одним из основных обещаний аятоллы Хомейни было распределение богатства нашей богатой нефтью страны поровну между всеми гражданами.