– Баб, я же тебе три щетки зубных приносил. Специально мягкие выбрал, почему эту не выкинула? Давай я выброшу. А куда, новые-то положила?
Зинаиде Филипповне не хотелось огорчать внука, хотя к старой она привыкла:
– Ну, выбрасывай. Новые в шкафу, где банные полотенца.
Сергей открыл шкаф, выбрал самую красивую, вытащил из пластиковой обертки, на кухне обдал кипятком, заодно отмыл стакан. Старую щетку выбросил в ведро, а новую, в сверкающем чистотой стакане, поставил на место.
Ушел. Она еще долго сидела за столом с остывшей чашкой. Улыбалась. Вспоминала, о чем говорили. Подумала, что и вправду надо бы записать все, что помнит о своих предках, о муже, Сережином прадеде. Потом перебралась в комнату, в кресло. Начала размышлять, с чего начать записи. Снова подумала, какой у неё хороший внук. Улыбнулась, поправила себя – «вообще-то правнук». Но всегда называла Сережу внуком. Задремала.
Ей снилось, как она, маленькая девочка в летнем платьице, плывет на колесном пароходе. На палубе. Отец, большой, красивый, держит её на руках и объясняет:
– Зину́шка, – говорит он, – сейчас мы идем по Оке, а скоро, в Нижнем Новгороде, пароход повернет вправо, и пойдем по Волге.
– А как я узнаю, что повернули вправо?
– А как увидишь Кремль, так и повернем. Так и перейдем из Оки в Волгу.
– Э, папаня, – смеется Зинушка, – не обманешь! Кремль я видела, он в Москве!
Отец тоже смеется, смеется и мать, которая стоит рядом, в таком же ситцевом, как у Зинушки, платье. Зинушка видела – матушка выкраивали и для себя, и для нее из одного большого рулона ткани, потом шила сначала ей, маленькое платьице, потом себе, такое же по фасону, но большое.
– Умненькая ты у нас, все знаешь. И кремль Московский видела. А вот теперь увидишь кремль Нижегородский. Он поменьше размером будет, но тоже красивый и стоит на холме. Как будем подплывать, сама поймешь, что кремль, – объясняет отец.
Зинушка, егоза. Ей надоедает сидеть у отца на руках, она спускается на палубу, отбегает от родителей, смотрит на берег, чтобы первой увидеть кремль.
Мать и отец стоят рядом, матушка, обхватив крепкую руку отца, задумчиво смотрит на берега и улыбается. Вздыхает, качает головой, говорит:
– Ох, Филипп Мефодьевич, что-то тревожно мне. Едем к басурманам. Как жить там будем. Ладно бы сами, а то и детишек с собой везем. Но младшие-то хоть с нами, а вот Машеньку в Москве оставили. Как ей будет в пансионате? Душа у меня за неё болит. Не очень-то я надеюсь на Шуру. Не очень-то она за Машенькой следить будет. Сама только замуж вышла, а по мне ещё дитя дитем.