Нет, это была не Калина! Худое серое лицо женщины казалось неживым, вообще каким-то нечеловеческим, словно отлитым из воска. Огромные глаза занимали пол-лица, и такая была в них злоба, что Дарёна вздрогнула, как от удара.
Недобрая пришелица встретилась с девочкой взглядом – и поднесла палец к губам.
Нет, не просьба молчать была в этом жесте, а повеление, даже угроза: мол, только пискни – и плохо тебе придется!
Промолчала бы Дарёнка, кабы не стояла та злая женщина возле люльки. Она же хотела что-то сделать с ребенком!
И Дарёна, глотнув воздуха, завопила так, что занавеска на печи трепыхнулась!
Женщина поспешно шагнула в поток лунного света и исчезла. Ребенок в люльке истошно заголосил.
Повскакали с лавок все разом – и гости, и хозяйка.
Дарёна, не слезая с печки, сбивчиво рассказала о страшной гостье.
– Да тебе это, небось, приснилось… – начал было вожак скоморохов.
Но его перебила «медведица» Матрёна:
– Ты, Горыня, чего не видел, про то не говори! Была чужая баба! Я только сморгнула – а она исчезла.
Подала голос безымянная старуха-постоялица:
– Еще бы ей не исчезнуть от такого шума-гама! Слышь, Калина, а ведь это к тебе ночница заявилась!
Хозяйка, которая достала из люльки орущего ребенка и укачивала его на руках, при этих словах горестно охнула.
А старуха продолжила напористо:
– Ты пеленки стирала, на дворе развешивала для просушки, а снять до заката забывала – было такое?
– Ну… – растерялась Калина. – За делами замотаешься, бывает, что и забудешь снять. В темноте уже выбежишь да снимешь.
– А пустую колыбель качала?
– Да зачем мне это надо… – начала было Калина. Но вдруг замолчала, вспоминая – и сказала огорченно: – Было и такое. Проезжал тут купец, вез жену с дочкой в Град-Столицу. Дочке шестой годик шел. Я Демьяшку из люльки вынула и села грудью кормить, а девчушка у люльки пристроилась играть: качает да колыбельную поет, будто дитё убаюкивает.
– Вот и доигрались, – с непонятной радостью заявила старуха. – Приманили ночницу, а с нею криксы пришли, по ночам ребенка будят, спать не дают. А сама ночница кормит ребенка грудью – а молоко-то у нее горькое, ядовитое…
– И что ж теперь делать? – Калина прижала к себе кричащего ребенка, словно боялась, что сейчас кто-то его отнимет.
– Можно заговорить от ночницы. Да и дитё твое горластое утихло бы, дало бы нам всем выспаться. Только с чего это я буду стараться посреди ночи? Мне завтра в путь идти, так я, пожалуй, лягу…