Однако уже на следующий год я поняла, что просто исследовать древние кладбища мне неинтересно. Это понимание пришло прямо посреди раскопок, проводившихся по программе «Стэнфорд в Греции», которая долгие годы существовала под эгидой кафедры античной истории факультета гуманитарных и социальных наук Стэнфорда. На тех кладбищах люди были похоронены «нормально». Я же хотела исследовать тайные могилы, незахороненные останки жертв преступлений и тех, кто погиб случайно. Меня интересовали люди, убитые сравнительно недавно и чьи личности не были установлены. После знакомства со «Свидетелями из могилы» я знала, что этим занимаются судебные антропологи, а также что судебная экспертиза останков может помочь – и помогает! – привлечь убийц к ответственности.
Вся судебная антропология состоит из двух частей: что было до и что стало после. Судебные антропологи берут то, что осталось от человека после смерти, а затем исследуют, чтобы понять, что же происходило с ним до смерти – как задолго до смерти (antemortem), так и непосредственно перед смертью или в сам момент смерти (perimortem). Судебная антропология не только помогает правосудию установить личность, но также играет важную роль в расследованиях нарушений прав человека. Тело, нанесенные ему повреждения, может изобличить преступников даже тогда, когда они уверены, что заставили своих жертв замолчать навсегда. Эта сторона судебной антропологии вдохновляет меня больше всего, поскольку дает шанс «надрать задницу негодяям» в тот момент, когда они меньше всего этого ожидают.
Я думаю, мне так нравится судебная антропология потому, что я, еще будучи ребенком, хорошо знала, как выглядят и на чем основываются подавление и дискриминация людей. Мои родители Дэвид и Мсиндо – известные кинодокументалисты, в своих работах исследовавшие такие социальные проблемы, как колониализм и африканское сопротивление, израильско-палестинский конфликт, взаимодействие представителей различных рас и социальных классов в Британии. И они были не из тех родителей, что отправляют детей спать, когда хотят поспорить с друзьями о политике. Мой брат Кимера и я всегда были вместе со взрослыми. Мы узнали значения таких слов, как «люмпен-пролетариат», задолго до того, как посмотрели «Улицу Сезам».
Родители не боялись брать нас на съемки, и мы были полноценными участниками их проектов, а не просто туристами. Частые путешествия в таком юном возрасте (а также то обстоятельство, что телевизор нам разрешалось смотреть не часто) не то чтобы сформировали в нас сильное национальное самосознание. Не помогали в этом и родители (да и не смогли бы, даже если бы захотели): Дэвид провел многие годы за границами США, хотя он американец во втором поколении с польско-русскими корнями, а Мсиндо выросла в Британии, будучи наполовину танзанийкой, наполовину угандийкой. В общем, место национального самосознания у нас заняло самосознание семейное.