И вот мир, до той поры столь стремительный, просто остановился как вкопанный. Мильтон в «Потерянном рае» пишет про Землю, висящую на цепи. Таким наш мир видит Сатана, летя из Ада сквозь пустынные владения Хаоса. Сперва перед его взором предстают Небеса с укреплениями из сапфира и опала, а затем он видит, как «мир повис на золотой / цепи, подобный крохотной звезде / в сравнении с Луной»[8]. Крохотный подвешенный мир – вот так подвешено и ощущался первый карантин.
Погода стояла ласковая, мягкая, практически бессмысленно замечательная. Всё сжималось, а весна меж тем, напротив, бурно распространяла вокруг красоту, нескончаемую пену цветущих вишен и купыря. Из Кембриджа уехали туристы и студенты. Закрыты были даже детские площадки, сиденья качелей примотали к столбам. Иэну было за семьдесят, да и с двумя аневризмами, так что мое беспокойство за него уже выходило из-под контроля. Мы прогуливались: пустынными улицами шли к опустевшим паркам, шарахались в сторону от редких прохожих, задерживали дыхание, когда мимо нас пыхтели бегуны. Правда, я не то чтобы часто выбиралась на улицу. За несколько недель до локдауна меня одолел непрекращающийся кашель, который перешел в плеврит. Я проводила долгие часы с температурой в постели, уносясь мыслями в тот сад, стараясь разузнать всё о том, как он возник и как рос.
Владельцы участка дали мне почитать две статьи об этом саде: одну, в антологии садов Саффолка, написал сам Румэри, другая была в журнале Country Life выпуска 1974 года, с роскошными черно-белыми фотографиями. Ее написал ландшафтный архитектор Лэннинг Роупер – позже я узнала, что он был первым заказчиком Марка Румэри. Порывшись еще, я также обнаружила статью в книге «The Englishman’s Garden» под редакцией Розмари Вери и Альвильды Лис-Милн. Румэри писал так тепло и живо, что казалось, он стоит рядом со мной в комнате, машет руками, со своим энтузиазмом, самоиронией, одержимый растениями и знающий об этом. «Я никогда не забуду, как впервые увидел этот сад», – писал он. В этот дом он въехал в 1961 году со своим партнером, композитором Дереком Мелвиллом, которого он даже в двухтысячном продолжал описывать как «друга». Гей «в шкафу» – этот язык был мне близко знаком с детства, проведенного в однополой семье в восьмидесятые.
Когда Румэри и Мелвилл приехали в первый раз, сад был запущен, «под изможденными ветхими яблонями и сливами роскошным ковром разрослась сныть, и всё это заключено в необычайно высокие стены, из-за которых возникало чувство клаустрофобии, будто ты в тюремном дворике».