Его собственный отец, как, впрочем, и мать, и две младших сестры – словом, все четверо умерли во время последней крупной вспышки чумы семь лет назад; и чем такая смерть была менее доблестной, нежели от вражеского клинка в сражении, Маду искренне не понимал. Сам он выжил неизвестно почему, потому что заразился одновременно с сестрами, а когда очнулся от жара и бреда спустя почти две недели, то узнал от сердобольной соседки – та, сама за месяц до того потерявшая дочь, сразу принялась заботиться об осиротевшем мальчугане – что теперь остался почти совершенно один.
У него оставалась еще одна старшая сестра, которая уже была замужем за кузнечных дел мастером, жившим в славном Уасете, сердце Та-Кемет; супруг ее оказался порядочным человеком и, узнав обо всем, сам приехал за Маду и прямо, грубо и уверенно заявил, что забирает его с собой в город. Возражений он не принимал, равно как и вопросов о том, с чего бы ему кормить и одевать мальчишку, который по возрасту явно еще не смог бы все это отработать: не таким человеком был кузнец Джесеби, ловкий оружейник, вечно хмурый и мрачный человек, к которому даже в подмастерья никто не хотел наниматься из-за его дурного нрава – жену он не бил, а вот на посторонних, особенно будучи пьян, руку поднимал охотно и нередко просыпался оттого по утрам в городской тюрьме.
Шесть с половиной лет он держал Маду в своем доме наравне с тремя собственными сыновьями, не делая для них никакого различия: всех учил своему ремеслу на совесть, а когда доходило до вредной для здоровья полировки – гнал из кузницы, щедро награждая оплеухами и зуботычинами; всех в свое время отправил в прихрамовую школу учиться счету и основам письма, хотя сам грамотой и не владел; всех вдоволь кормил, ни разу в жизни не попрекнув куском малолетнего шурина и – когда тот стал чуть старше – честно выдавая ему на руки, сверх того, заработанное за помощь в кузнице. Джесеби не был достойным и доблестным человеком в том смысле, который в это понятие вкладывал Суди; но именно он безо всяких возражений сразу отпустил Маду на службу, хотя ему и не с руки было лишаться толкового помощника, и никому из домашних не позволил обвинить юношу в неблагодарности или неразумности принятого решения.
– Удачи тебе, парень, – только и сказал он на прощание в то утро, когда армия Амон выступала из столицы. – Служи царю на совесть, не посрами семью!