«Словом, жалел меня Александр Иванович», – Зайковский вновь представил пляшущее по бумаге перо. – «В шутку прибавлял, что я своими сластями мог заткнуть за пояс легендарного конфетчика Эйнема, а теперь буду тратить время на думских сонь и крикунов. Будто я не знал, во что ввязываюсь! До вечера слушал советы коноваловские, его, видно, давно моя горячность пугает. «Давайте, Родион Дмитриевич, хоть этот созыв проживём без вызовов на дуэль!» Нет, друг мой, стреляться мне нет толку, но как вспомню, что снова будут депутатствовать мерзавцы вроде щекастенького антисемита Маркова, сразу злобой пробирает».
Не до конца затухшее волнение вновь разлилось напряжением по телу, жарко стало лицу. Зайковский потянулся к графину, подрагивающими руками вытащил за стеклянный шарик пробку, и чёрная в ночном вагоне вода тряско полилась в стакан. Утолил жажду залпом, ладонью оттер рот.
Меньше всего хотелось просверливать себе виски думами о циркачествах в Таврическом дворце и господах депутатах, тузящих друг дружку, словно хмельные разбойники. Отвлечься, отвлечься на спокоющее душу… Вот, скажем… Разве не хороша его новенькая ростовская фабрика, добавившаяся к питерской и рижской, разве не шустро раскупаются вишнёво-шоколадные помадки от «Товарищества Р. Д. Зайковского и Ко»? Три кондитерских магазина в столице, два в Москве, загляденье!
Внушал благоприятные прогнозы и недавно начавшийся эксперимент с введением восьмичасового рабочего дня на всех Зайковских фабриках.
«Производительность труда обещает если не взлететь, то точно распрямиться, метафорически утерев со лба пот. Сколько же видел я изморённых, сально-багровых лиц моих работниц, пробывших полдня у чанов с горячей карамелью… Эта пустота в поднятых на меня глазах – как же она пробирает, Серж, представь себе только. Так что решение я принимал более чем осознанно – чем хорош усталый рабочий, который и товар повредит, и себя покалечит влёгкую? На взгляд отца, конечно, дерзость сущая».
Не упомянуть о семье Зайковский не мог. Но перекривил лицо, точь-в-точь, как во время сентябрьского флюса.
«Что до домашних моих… Среагировали они, Серж, вполне ожидаемо – отец изволил отпустить шпильку, мол, сначала удумал я быть как Аббе, тот немецкий оптик, что тоже за восьмичасовой рабочий день ратовал, а теперь вот в политиканы подался, русским Тедди Рузвельтом решил стать. Словом, в который раз схлестнулся славянофил с западником – та дискуссия за обедом воистину была достойна палаты мер и весов. Таким хмурым отец не бывал с тех пор, как я променял его шелка на свои конфетки-бараночки. А под конец он выдал, Серж, вообрази, что либералы, «в сторону Запада посматривающие да на Россию поплёвывающие», опасней черносотенской заразы».