Роланд вернулся за стол. Закурил. Открыл валявшуюся на диване книгу.
Артур решил, что он успеет доесть, пока брат созреет для того, чтобы высказаться.
– Лихо! Вот так по телефону огорошить! Даже я себе такого не позволяю! Надо все-таки как-то встретиться, попрощаться…
– Ты же сам собирался с ней расстаться.
– Собирался, но не сегодня!
Артур расхохотался.
– Ничто так не поднимает настроения, как еда и неприятности ближнего, да?
– Роланд, хоть кто-нибудь, хоть когда-нибудь должен был это сделать! Проворонил, расслабился, и она тебя опередила! – Артур отобрал у Роланда книгу, дождался, пока тот посмотрит ему в глаза. – И хотя мне очень жаль, но я рад, что это произошло так, а не по-твоему.
– Ладно, запишу на ее счет, или, может быть, это проверочка такая?
– Признай свое поражение. Ты так хорошо говорил по телефону – теперь сделай то, что сказал: пожелай ей счастья и отпусти с миром, ты же сам собирался…
– Я это одно…
– Жаль, что все твои переживания сейчас сводятся к упущенному первенству… – начал Артур.
– Так не делается! – перебил его брат.
– Роланд, – усмехнулся Артур, – как тебя теперь называть? Неистовый?
– Если ты хотел блеснуть интеллектом – тебе это удалось, а теперь иди, неси.
– Другое дело! Сегодня день, который нужно запить.
Когда отца не стало, та часть дома, где он жил – спальня, кабинет, гостиная с камином, и несколько спален для гостей, – перешла к Артуру, так они договорились. Роланд остался на бывшей половине мальчиков, в своей юношеской комнате, он не хотел ее покидать. Кабинетом ему служила библиотека, остальные помещения стояли пустыми. Он до сих пор спал на своей узкой железной кровати.
Проваливаясь в сон, он смотрел на свой портрет – набросок, сделанный Франческой, первый его портрет, который она нарисовала в их первый день. Роланд ждал этого дня очень спокойно, не торопил его, понимая, что от него же придется отсчитывать конец их отношений. Девушке было всего двадцать, и ему доставляло удовольствие просто быть рядом, говорить с ней о своих любимых книгах и картинах, обо всем, что его интересовало в искусстве и истории культуры, смешить ее, смущать, запутывать. Но в то утро он почувствовал, что сегодня они сблизятся уже совершенно, он решил предоставить ей в этом свободу, увидеть, как это произойдет, что она скажет и сделает. Ему хотелось чего-то необычного, какой-то неожиданности, и думая о том, что это могло бы быть, он понял: «Дождь! Пусть будет дождь!» Ленясь вставать, оттягивая будничную необходимость подниматься тогда, когда ты совсем еще не готов к этому, он посылал в потолок слова: «Мне нужен дождь!»