Книга слов. Неизданные стихи и странности - страница 2
Шрифт
Интервал
Бесполезных, как мир, немудрёную ложь.
Но пока не погашена рукопись листьев
Или снег как страница – его не спасёшь.
Не докажешь, что нет убедительней камня
Матерьяльности. Он недоверчив, как Гамлет,
Нашим доводам. Только – что Гамлету прах —
Всё ему чьи-то губы горят на губах.
«Не крамола, не грамота…»
Не крамола, не грамота
Охранная, не страх —
Моя строка огранена
Случайностью листа.
Не правило, не исповедь,
Но чистым небесам
Неистовая искренность,
Что и не написать,
А, задыхаясь, заповедь:
Коснуться рук и плеч.
Настолько первозданная,
Что жить – не уберечь,
А растранжирить по ветру,
Строкой, смычком, холстом,
Губами. Мы – не по миру,
А по небу. На том
Стоим.
Из книги «Петербург»
«Я позвоню с угла…»
Я позвоню с угла,
Продрогший вплоть до губ.
Я не умею лгать
В такой мороз, но лгу,
Что где-то заждались,
Что просто позвонил,
И трубку на рычаг,
Как голову сплеча.
«Не средь далёких странствий…»
Не средь далёких странствий
Мы обретём покой —
Мы перейдём Фонтанку
И побредём домой,
Где «Беломор» не гаснет,
Не остывает чай
И где за словом «Здравствуй»
Не следует «Прощай».
Иннокентий
(Хроника в семи частях)
(написано совместно с Маратом)
Иннокентий Едет В Трамвае
Иннокентий садится в последний трамвай,
Где кондуктора нет и в помине.
Семь голодных мужчин там едят каравай,
Увязая зубами в мякине.
Иннокентий рассеяно смотрит вокруг,
В рукаве его теплится свечка.
Семь раздетых мужчин примеряют сюртук,
На лице у седьмого – уздечка.
Пожилая ткачиха желает сойти,
Гневно машет большими руками.
Семь бегущих мужчин на трамвайном пути
Затевают дуэль с ездоками.
Иннокентий стреляет в пустое окно,
Прижимаясь к прикладу предплечьем.
Одному из мужчин прострелили сукно,
Шесть отделались лёгким увечьем.
Пожилая ткачиха без чувства лежит.
Иннокентий задумчиво дремлет.
Над трамвайным путём чёрный ворон кружит
И искре электрической внемлет.
Полтораки Наносит Иннокентию Визит
Полтораки – повеса, мошенник и плут —
К Иннокентию в двери стучится.
В сей парадной соседи давно не живут,
Но порою приходят мочиться.
Иннокентий задумчиво пьёт молоко,
Таракана узревши во мраке.
На душе его мирно, светло и легко,
Он не хочет впускать Полтораки.
Даже если он двери откроет ему,
То, наверное, кинет поленом,
Или, если полена не будет в дому,
Между ног ему двинет коленом.
Полтораки же злобно царапает дверь
И в замочную скважину свищет,