Проходит сто лет. Я просыпаюсь в саркофаге,
А вокруг меня бродят сплошные копрофаги.
За эти сто лет я едва ли стал моложе;
Лежание в саркофаге плохо сказывается на коже.
Я догадываюсь – я недоволен судьбой;
Я бесстрашно вызываю копрофагов на бой,
Но они поднимают нечеловеческий гам
И перезрелыми яблоками со стуком
валятся к ногам;
Оказывается, их привёл сюда
Божественный Гусь;
Оказывается, они сто лет ждали,
пока я проснусь,
Потому что я лично знаю Гию Канчели
И могу разрешить им играть на виолончели.
Я подписываю эдикт на серебряном блюде.
Копрофаги! Вы же, в сущности,
замечательные люди!
Раскрывается потолок. Средь ощерившейся тьмы
Раздаётся крик: «Mon ami! Это мы!»
И, едва не задев винтом дирижабля древних стен,
Спускаются мои друзья Вашерон и Константен,
Одемар Пиге, переодетый сельским пастором,
И Роже Дюбуи с полупрозрачным
геттобластером;
И в кислотном маскхалате, как удолбанный талиб,
С Bloody Mary в руке, мой кузен – Патек Филипп.
Копрофаги подносят нам соли и хлеба,
И мы взмываем стрелой в женевское небо.
Я просыпаюсь от этого сна, как от поцелуя.
Аллилуйя!