– Крови боятся, – полувопросительно-полуутвердительно бросил Лех с ноткой презрения.
– И это тоже… Но, главное, не верят в силу народа, в его патриотизм, в его решимость отстаивать свою свободу. Они забывают, что солнце не светит рабам! – Голос Лелевеля набрал драматическую высоту. – Ну что ж… Точки над «i» расставлены. Стало окончательно ясно, что нам с кликой Чарторыйского не по пути. Мы не враги, но и только. Каждый пойдёт своей дорогой.
– Правильно! Долой иллюзии! – одобрительно сказал Осовский.
– И сегодня я объявляю начало практической подготовки восстания, которое мы много и предметно обсуждали в предыдущие месяцы! – закончил Лелевель.
Заветное слово «восстание» прозвучало столь же энергично, сколь и неожиданно.
Дав паузу, чтобы члены комитета осознали смысл его слов, председатель добавил негромко:
– Пришло время, панове…
Встал, опираясь руками на столешницу. Окинул пристальным взглядом соратников. Ближайшие из близких. В каком-то смысле его личная гвардия советников и воинов.
Всегда бесстрастное лицо Ходзько выразило волнение.
Тучный Гуровский подался вперёд.
Глаза Леха блеснули сумасшедшей радостью.
Сжав кулаки, Мазур решительно кивнул, словно подтверждая, – да, мол, пора.
Побледневший Осовский хрипло произнёс:
– Наконец-то!
Резко поднявшись, затянул дрожащими губами «Еще Польска не сгинела!»[15] Остальные, шумно отодвигая стулья, последовали его примеру. Пели громко и вдохновенно, дирижируя руками и смахивая слёзы. Звучало, может быть, и нестройно, однако в музыке ли дело? Мысли и чувства были едины – вот главное.
– Благодарю вас, панове, – тихо сказал Лелевель, когда песня стихла. – Наш общий порыв считаю добрым знаком перед началом судьбоносного дела. Прошу всех садиться. Кроме пана полковника.
Незнакомец, пришедший с председателем, остался стоять под пристальными взглядами собравшихся.
– Хочу представить вам, друзья, руководителя будущего восстания, – с торжественной ноткой произнёс Лелевель. – Полковник Иосиф Заливский, прошу любить и жаловать.
Одёрнув дурно пошитый сюртук табачного цвета, полковник слегка поклонился. Было в его крупном широкоплечем теле нечто богатырское, вызывающее безотчётное уважение. Широкое некрасивое лицо с густыми усами отличалось выражением суровости, квадратный подбородок внушал мысль о твёрдом характере. Маленькие, глубоко посаженные глаза жёстко смотрели из-под густых бровей. Трудно было бы представить этого человека танцующим на балу, а вот на поле боя во главе солдатской колонны – вполне.