В один прыжок оказываюсь у дивана, но тут же вспоминаю о завернутых в пальто ботинках посреди комнаты. Каким-то чудом в темноте успеваю вернуться и подхватить их ровно в тот момент, когда открывается дверь. Еще один прыжок – и я за диваном. Голоса звучат все громче и так же радостно. Мои глаза привыкают к темноте: им помогает свет из открытой двери. Однако там, где я – за кожаным диваном, – и видеть-то особо нечего.
– Да ну! – восклицает женщина. – Так я тебе и поверила!
Щелкает выключатель. И все вокруг обретает яркость.
Я оставил свою жизнь, чтобы быть одному. Когда думаю об этом – именно в такой формулировке, – чувствую себя идиотом. Быть одному. Пришло же в голову, будто бы на улице я обрету уединение! Когда на тебя не ссут пьянчуги, не гоняет полиция и люди не смотрят мимо тебя, остается небо. Для тебя небо – символ свободы. Это твое бесконечное, ничем не ограниченное я. Но для меня небо – это покрывало. Оно окутывает меня. Затыкает мои глаза и рот так, что я не могу дышать.
Не могу дышать. Распахнув глаза, усилием воли пытаюсь связать свое тело с окружающей обстановкой. Лежа за диваном, вижу лишь отдельные части себя. Грязь под ногтями, въевшуюся в кожу рук сажу, рукава свитера, растянутые и усеянные катышками. Не стоило из страха выдать себя задерживать дыхание. Теперь, когда я в безопасности, надежно спрятался и снова могу выдохнуть, чувствую, что не дышал слишком долго. Утыкаюсь головой в связку пальто и ботинок, выдыхаю в нее.
– Бутылка под полкой, – говорит женщина, – открой, а я поставлю пластинку.
По звукам угадываю, что тела их теперь в разных углах, они чем-то шуршат. Сердце все еще стучит слишком быстро, и я боюсь, как бы не начать задыхаться.
– Ты про Гамэ? – спрашивает он; голос приглушен, но слышу, что он растягивает гласные, как это делал мой отец.
Догадываюсь, что он в дальнем углу комнаты у обеденного стола. Там, должно быть, полки с посудой. Говорит тихо, стоя на коленях. Концентрируюсь на словах, чтобы контролировать дыхание и не допустить приступа клаустрофобии, который начинает угрожать.
– А может, шампанского? – В его голосе слышится заискивание.
– Шампанского? И что же мы празднуем?
– Ничего, – отвечает он.
Он достает бокалы, которые со звоном целуются.
– Просто деньги, ну ты понимаешь.