Мать Герстекера внимательно его слушала, время от времени задавая своим дрожащим голосом уточняющие вопросы, которые уже по привычке тут же повторял для К. её сын; и даже несколько раз брала в руку догорающую уже свечу, и капая на стол воском, подносила её ближе к лицу К – да так, что ему даже приходилось немного откидываться назад, чтобы ненароком не занялись огнём волосы у него на голове – и как будто стараясь своими подслеповатыми глазами, получше разглядеть его черты в полутьме. Но чем дальше заходили вопросы, и чем подробнее вспоминал о своём детстве К, тем больше недоверия и усталости показывалось в её лице. Она словно переставала верить словам К, как будто он говорил что-то идущее совсем вразрез с её ожиданиями. А тут ещё и свеча окончательно догорела и погасла с лёгким шипением, и они оказались в полной темноте, где К. мог слышать лишь хриплое усталое дыхание старухи, да кашель её сына.
«Почему ты не говоришь мне всей правды, К.», – услышал он вдруг из ночной тьмы голос матери Герстекера, и даже вздрогнул от неожиданности, насколько этот внятный, но усталый голос, хоть и исполненный разочарования, не походил на дрожащий и слабый голос старухи, что с помощью её сына, он еле разбирал минутой раньше.
«Я хочу помочь тебе, – её голос становился всё более уставшим, но всё ещё оставался звучным, – но ты должен перестать рассказывать мне выдуманные истории. Расскажи мне правду К., зачем ты приехал сюда. Кто ты на самом деле?»
К. охватила паника, поскольку, как он ни старался, выходит, правдиво отвечать на все её вопросы, он только снова разочаровывал людей, от которых могло зависеть его ближайшее будущее. Поэтому он ощупью крепко уцепился за место на котором сидел, рассчитывая на то, что тщедушный Герстекер и его престарелая мать, даже если захотят, то по причине своей слабости, всё равно не смогут вытолкать К. на улицу, тем более, если он покрепче ухватится за скамью. Другое дело, если они позовут себе на помощь соседа Лаземана, который, как помнил К., был крепкий мужчина, и вот тогда уж К. точно будет несдобровать.
«Я землемер», – неуверенно ответил он, уже начиная сам сомневаться в своих словах в этой окружающей его первозданной тьме; в самом деле, может быть и вправду, он кто-то другой, может он спит, и ему только снится, что он когда-то был землемером, и что у него было то самое детство и те самые родители зацепившиеся за его память, а на деле он совсем другой человек с тайной внутри себя и эту тайну требует раскрыть от него старуха? Кто же он, на самом деле, если он сам не знает своей тайны?