и явления, которые занимают только время, под образом линии или потока, имеющего направление в пространстве. Причина этого двояка: во-первых, потому, что форма пространства, данная в зрительном восприятии, позволяет нам в один момент сознания соотнести друг с другом неопределенно большое число различных явлений, и, во-вторых, потому, что благодаря тесному сочетанию зрения с осязанием, в восприятии тех реальных существ, которые являются также реальными условиями, все явления, каковы бы они ни были, которые мы соотносим друг с другом в форме пространства, тем самым также приводятся в мыслительное отношение к миру действительности.
Таким образом, мы строим для себя mundus intelligibilis, или мыслительный мир, из явлений объективной мысли, явлений, перешедших в объективную мысль из чувственных представлений, причем чувственные представления являются одним из двух видов пробелов, о которых говорилось выше в нашем непосредственном объекте анализа. И опять-таки, через этот мыслительный мир и из него прошли, после проверки посредством чувственного представления, все те реальные объекты, о которых мы думали, которые по умозаключению заняли для нас свое место в мире реальности, как одновременно реальные экзистенции и реальные условия, которые были нашими заготовками второго рода. Иными словами, мы впредь думаем об этих умозаключенных и проверенных объектах как о имеющих существование, независимое от процесса мышления, посредством которого было получено наше знание о них.
Более того, мы можем удерживать эти объекты, чтобы рассуждать о них как о реальности, связывая их либо с общими именами и определениями, либо с математическими символами, последние из которых позволяют нам иметь дело с ними как с отдельными существами, индивидуализированными их временными и пространственными отношениями как ad intra, так и ad extra, с бесконечно малой точностью, но без использования какого-либо образного воображения в процессе рассуждения; Поскольку мы имеем в именах или в символах, привязанных к ним по ассоциации, верное средство вновь вызвать их в образном мышлении и как бы перевести символы в то, что по ассоциации они символизировали. Непременным условием истинности любого вывода, сделанного любым из этих символических методов, логическим или математическим, является то, что фраза или символ, выражающие этот вывод, должны быть переводимы в образное представление, или, другими словами, интерпретируемы для мысли. В противном случае говорят, что она стала воображаемой, а ее значение – нереальным. Эта связь имен и символов с образностью или содержанием рединтеграции является связью между рассуждениями формальной логики, с одной стороны, и математическими рассуждениями, которые являются вычислениями во всем их объеме, с другой стороны, с образными рассуждениями обычной жизни, которые изначально являются неотъемлемым спутником рединтегративных процессов. Я, конечно, далек от мысли, что это использование имен и символов применимо только к проверенным реальностям. Напротив, поскольку именно их характер как объектов, о которых думают, делает его применимым к ним, очевидно, что он может быть применен к любому объекту, о котором думают, реальному или только воображаемому, который мы можем счесть нужным или быть вынужденными самим процессом выразить именем, определением или символом. Таким образом, вся основа реинтеграции, все ее содержание, как реальное, так и нереальное, охватывается как логическими, так и математическими процессами.