– Толькя, сынок!.. Прошу тебе: ты бережи себе там… Да сломя башку без надобности в пекло-то не суйся. Слухай старых солдат, они знают, што да как, лучше, чем вы, молодые да неопытные. Помни, што пресвитер, Сямён Грягорич, табе говорил: молись, детка, и бережи молитву свою, и я молиться за тебе буду. Храни тебе Бог, сынок. Может, там Мотькю встренешь, так вы там друг возля дружки будьтя, – целуя, в объятиях напутствовала она сына.
– Хорошо, мам, хорошо… Я и старых солдат слушать буду, и молиться буду, ты только не переживай, все хорошо будет; я, мам, писать вам обязательно буду. Ты, самое главное, не волнуйся, нас сразу на фронт не отправят, пока воинским наукам не обучат, – успокаивал как мог разволновавшуюся мать Анатолий.
В слезах, прижавшись к нему, рядом шли Надежда и Валентина.
– Ты, Толя, не забывай нам письма писать, а мы с Надей обязательно тебе по очереди отвечать на них будем, – умоляла брата Валентина, крепко держась за его руку.
– А мы с Валей знаем, что ты куришь, и втайне от мамки кисет тебе на память сшили, – оглядываясь на мать, прошептала Надежда, – чтобы ты там, на войне, чаще вспоминал про нас, – добавила она и сунула ему в карман брюк красный, с черным шнурком кисет.
– Букву Т я на нем вышивала! А Надя – Д. Ну, «Толя Дружинин» значит, – спешила сообщить младшая, Валентина. – Хотела я, как положено, А вышить – то есть «Анатолий». Но тогда получилось бы «АД» – жутковато как-то. Правда? – тараторила Валя, крутя головой из стороны в сторону. Маленькая, со смешными косичками, она в последние дни как привязанная ходила за братом, сознавая, что увидеться им теперь придется не скоро. – А я у мамки еще и табачку тебе стащила, – хихикая сквозь слезы, прошептала она на ухо Анатолию. – На-ка вот, держи, – и сунула ему в другой карман газетный кулек со щедрой пригоршней мамкиного самосада.
– Ах ты, озорница такая!.. – смеясь, погрозил ей пальцем Анатолий и, нежно приобняв, поцеловал сестренку в темечко.
Распрощавшись с родными, Дружинин запрыгнул в теплушку. Состав со скрежетом и скрипом, дергаясь и натужно пыхтя, тронулся, медленно набирая ход. Новобранцы, торопясь, в спорах и суматохе стали устраиваться в тесном помещении вагона, выбирая себе понравившиеся места на деревянных нарах. Правда, шум и толчея продолжались недолго; скоротечный спор и гомон медленно переросли в обеденную процедуру. Определившись небольшими группами, молодежь принялась за трапезу из тех запасов, что передали им в дорогу заботливые родственники и родители. Смех, шутки, разговоры вскоре тоже стали стихать, и после незапланированного обеда люди стали расходиться по своим местам, обосабливаясь в своих мыслях.