В момент принятия решения о выборе нет никакой проверки того, какое благо кажется наибольшим или какой мотив является самым сильным, кроме того факта, что выбрано одно, а не другое. То, что действительно выбирается, – это то, что, по этой причине, мы говорим, имеет самый сильный мотив или является самым большим кажущимся благом, причем эти две характеристики совпадают. Ведь если бы благо, которое мы на самом деле выбираем, оказалось меньше, чем то, которое мы на самом деле отвергаем, то его выбор выпадал бы из определения простого практического действия, которое всегда имеет в виду какую-то цель или желание, и был бы совершенно нерациональным действием. Поэтому, чтобы рассматривать действия как сознательные акты выбора, мы различаем кажущееся и реальное благо и считаем, что кажущееся благо всегда совпадает с самым сильным мотивом и с целью, которую мы действительно выбрали. Повторим, что выбор наибольшего кажущегося блага участвует в практическом действии просто, до того, как возникает вопрос о правильности практического действия или о наибольшем реальном благе. Иными словами, он обязательно рационален, в том смысле, что включает в себя сравнение мотивов.
Продолжая рассматривать этику как науку о практике, мы можем теперь увидеть, как и почему именно в ней главным вопросом является вопрос о критерии. Неудачи и разочарования в практических действиях вскоре заставляют нас спросить: «Как отличить правильное практическое действие, или действие, которое реализует наибольшее реальное благо, от неправильного практического действия, или действия, которое его не реализует, – оба они обязательно рациональны и оба обязательно направлены на достижение наибольшего кажущегося блага?
Здесь сразу же очевидны две вещи. Во-первых, искомый тест должен лежать в воспринимаемой природе или отношениях альтернатив, предлагаемых для выбора, в отличие от факта фактического принятия и отвержения. Во-вторых, проверка любого теста, предложенного Этикой, должна заключаться в том, что повторное сравнение поступков, совершенных в соответствии с предложенным тестом, с поступками, совершенными в нарушение его или в соответствии с каким-либо другим принципом, имеет тенденцию подтверждать суждения, которые, судя по предложенному тесту, мы выносим об этих поступках в момент их выбора или совершения. Я имею в виду, что нет другого возможного доказательства того, что одна вещь действительно предпочтительнее другой, кроме того, что входит в факт, что мы рано или поздно подтверждаем предыдущее суждение о ее предпочтительности последующим; поскольку, ex hypothesi, изначально или a priori не дано никакого стандарта предпочтительности, в соответствии с которым можно было бы установить истинность нынешнего суждения о предпочтительности в настоящем. Стандарт истинности таких суждений – это как раз то, что мы ищем под названием «критерий». Но в чем же тогда может состоять критерий, если он вообще существует? Очевидно, что он не может заключаться ни в величии кажущегося блага, поскольку именно оно подвергается испытанию, ни в величии реального блага, которое должно быть достигнуто в результате действия, поскольку само оно еще не известно, но должно стать известным благодаря критерию. Когда независимо от таких доказательств величайшее реальное благо кажется известным в момент действия, это лишь величайшее кажущееся благо, спроецированное воображением в будущее, для реальности которого в качестве величайшего необходимо некоторое настоящее доказательство, называемое критерием, как раз и является нашим желательным условием. Он также не может заключаться в большей силе мотива, который совпадает с наибольшим кажущимся благом и определяет факт фактического принятия этой альтернативы. Напротив, это должно быть нечто, способное направлять выбор, то есть изменять нашу оценку блага и относительную силу наших мотивов; нечто, что может заставить нас считать одно благо большим, чем другое, или сделать один мотив сильнее другого, которые могли бы не быть таковыми или считаться таковыми без этого нового элемента, направляющего выбор.