После второго курса Герман какое-то время работал санитаром в районной клинической больнице. Старое, обшарпанное здание на краю города, с разбитыми подъездными дорожками и клумбами из шин – обитель убожества и нищеты, апофеоз краха местной оптимизации здравоохранения. В этих стенах, пропавших подгорелой кашей и хлоркой, казалось, собралась квинтэссенция безнадеги и разрухи маленького городка на Волге. Да еще и отделение досталось сложное: паллиативка. Старики, доживающие свой век в больничных палатах. Вообще-то это место называлось "сестринским уходом", что звучало мягче и по-доброму. Улыбчивая полная медсестра на плакате сидела возле румяной, седовласой бабулечки. "Старость в радость!" – яркие, алые буквы горели на фоне облезлой, зеленой стены больничного коридора. В воздухе висел запах мочи, который не могли истребить ни хлоркой, ни ежечасным проветриванием. Он въелся в окружающую действительность, стал частью стариковского мира, вместе с ежедневными капельницами и окриками суровых санитарок.
– Не давай им спуска, Герка! – говорила Нина Иванна, толстая, старшая медсестра. – ты, по первости, жалеть их будешь, слушать бесконечные рассказы начнешь, а они и рады. Не смей! Если присядут на уши, то не отвертишься. Знаешь, кто эти старики по большому счету? Вампиры! Вон видишь, ту, сухонькую бабуленцию? Как прицепится, как начнет про свою жизнь рассказывать, все – пиши пропало! Они своим нытьем энергию нашу жрут, подпитываются! А ты парень молодой, вкусный во всех отношениях. Берегись, Герка, ох, берегись!
Герман слушал ее молча, временами загадочно улыбаясь. То, что он молодой и "вкусный", он уже знал и умело пользовался этим. Его смена начиналась вечером. Когда основной персонал расходился по домам, а старенькая постовая сестра, сняв смешной колпак, отправлялась спать в сестринскую, Герман открывал своим ключом скрипучую дверь с новенькой табличкой "Зав. отделением". Марине Анатольевне было чуть за тридцать: самая молодая заведующая во всей больнице. Красивая, стервозная, с проблемами в семейной жизни: ее заинтересованный взгляд он заметил в первый же день работы, и не преминул этим воспользоваться. Когда вечером Герман принес ей истории болезни, она так же, как и сейчас, сидела на этом старом, продавленном диванчике. Ничего не говоря, он закрыл дверь на защелку, ошалев от собственной наглости. Марина молча погасила верхний свет, оставив только бледную, настольную лампу, и поманила его наманикюренным пальцем…