– Странные выстрелы, – мелькнуло у Алексея в голове. – Похоже, что стреляли не охотничьего ружья, а из чего-то боевого. Может это тот офицер из военкомата, который после ранения вернулся ненадолго домой. Алеша видел, как неделю назад этот знакомый офицер занимался с призывниками и даже разрешил ему сделать пару выстрелов из винтовки…—
Несколько дней спустя он рассказал бабушке о случившемся. Та разволновалась, сказала, что она пожалуется матери и они запретят ему ходить в лес одному, но Алеша ответил, что у него есть отцовское ружье, а на рыбалку и охоту он все равно будет ходить, чтобы было чем питаться зимой. Бабушка промолчала. Но через некоторое время сказала, что волк наверно был сыт – ведь стоял конец августа, а потом тихонько добавила: «А может, что это сама Заступница помогла, чтобы…» – В ее маленьких серых глазах блеснули еле заметные слезы.
– Бабусь, а как… Как мне сказать спасибо ей, той Заступнице? Которая тогда в лесу помогла… – Осмелился спросить внук.
Серьезное лицо бабушки просветлело и она, улыбнувшись ответила:
– А ты подойди к ней, да так и скажи ей Спаси Бог!
Алеша не понял, что мать имела ввиду, а расспрашивать подробнее не стал, – ведь не принято было что-то лишнее спрашивать в те времена.
02.01.23.
Только не опоздать!
Посвящается Валентине Александровне Васильевой (Кулагиной)
Возможно, ты будешь догадываться, что я вижу и знаю, где ты и твоя семья и все, что с вами происходит. Сама ты, несмотря на твой современный, прогрессивный подход к пониманию мира, тоже можешь допустить такую мысль – где я. Знаю, что ты хорошо помнишь ту возвышенность, около кольцевой дороги. Когда медленно поднимаешься по широким ступеням вверх, проходя мимо гранитных плит, запрокидываешь голову, смотришь на зеленеющие ветви лиственниц, сосен, смотришь сквозь них выше, туда, где за серебристо-белыми облаками проглядывает бездонное сине-голубое небо, и еще выше, – туда…
Помнишь, как я когда-то рассказывала, или хотела рассказать тебе свои детские воспоминания? Сейчас, после всего произошедшего, спустя десятилетия, пролетевшие за мгновение, всплывающее мимолетным сном, я вспоминаю, как это было. Мои воспоминания пятилетнего ребенка навсегда врезались в память. Вспоминаю начало той зимы. Наступили холода, но это была не самая суровая зима для наших мест, и не было ничего необычного в тех зимних морозах, последствия которых спустя десятилетия, многие стали преувеличивать. Во всем тогда чувствовалось какое-то колоссальное напряжение: в лицах взрослых родных и чужих людей, в их разговорах. Радио у нас тогда не было, все напряженно вслушивались в редкие известия и разговоры о том, что происходит вокруг. Напряжение чувствовалось в природе, во всем. Казалось, что даже все предметы стали вести себя как-то по-другому: то дверь громко скрипнет, то щеколда сильно щелкнет, то ветер в трубе завоет как-то иначе – тревожно. Даже снег начал сильнее скрипеть под ногами, как будто предупреждая о каких-то испытаниях. Морозы крепчали, и бабушка заставляла меня одеваться теплее: под маленькую штопаную телогрейку наматывала на меня старый шерстяной платок. Взрослым приходилось топить избу три раза в день, а то и чаще. Мать с бабушкой тайком, глухими темными ночами таскали из нашего сада во двор брусья, из которых когда-то был построен наш сарай. Этот добротный сарай отцу пришлось сломать в конце тридцатых, потом пришлось отдать в колхоз коня, корову, овец, чтобы его не причислили к кулацкому сословию и не сослали в Сибирь. И вот, спустя несколько лет, мать с бабушкой, тайком таскали свои же брусья, из которых был построен разрушенный сарай, тихонько пилили их во дворе и топили ими печь. Начиная с этой зимы, и последующие долгие годы всегда чувствовался дефицит с едой. К напряжению с недоеданием привыкали с трудом, особенно, когда кто-нибудь из младших сильно простуживался. Молока в доме не было, обычный белый и черный хлеб давно исчезли. Вспоминаю, как несколько раз бабушка просила меня долгое время держать ладонь на груди у моего младшего братишки – Вити. Он тогда сгорал от сильного жара.