Перед ежевичной изгородью курил плечистый, почти квадратный дядька с бакенбардами, точь-в-точь как у Чарльза Диккенса на портрете в Детской энциклопедии.
– Тигранушка! – воскликнул Башашкин и распахнул объятия.
– Юра-джан!
Они расцеловались, хлопая друг друга по спинам, и я в который раз поразился мускулатуре дяди Тиграна, рельефной, как у культуриста, и ничем не уступавшей бугристым мышцам Юрия Власова – самого сильного человека планеты. Оно и понятно: выковыривать старые и укладывать новые шпалы – работа не для слабаков.
– А ты чего тут топчешься? – спросил его Батурин.
– Так… мимо шел… Ларик, – с виноватой редкозубой улыбкой спросил силач, – мама дома?
– А твое какое дело? – надменно ответил мой друг.
– Не груби старшим, – одернул дядя Юра, иногда вспоминая, что он все-таки сержант, хоть и музыкант. – Дома она, дома, известку заквашивает. Валентина вещи разбирает.
– Я помогу! – Здоровяк улыбнулся так широко, что его бакенбарды разъехались веером.
– Помощничек нашелся… – пробурчал Ларик. – Обойдемся! Ходят тут всякие…
Но калитка уже хлопнула, и широкая спина Диккенса скрылась за мандариновыми ветками.
– Ходят тут всякие, а потом шнурки от галош пропадают! – подбавил я, чтобы успокоить распсиховавшегося товарища.
– Это так в Москве теперь говорят? Надо запомнить! – Он был всегда рад услышать от меня какую-нибудь новую столичную примочку.
Рекс вернулся к нам от развилки и даже сел, негодуя на бестолковым людей, которые вместо того чтобы, высунув язык, мчаться к морю, заводят бесполезные разговоры со всякими встречными-поперечными и толкутся на одном месте.
– Вперед, за орденами! – воскликнул Башашкин и закинул за спину конец махрового полотенца, напоминавшего широкий белый шарф.
До моря было недалеко – минут семь неспешным шагом. Нетерпеливый Рекс убегал вперед, возвращался и с упреком смотрел на нас грустными карими глазами, точь-в-точь как у моего одноклассника Марика Шифмана. Но дяде Юре надо было раскланяться со всеми, кто встречался на пути и выглядывал со дворов. Дважды его пытались угостить изабеллой, но он с веселой мукой отвергал стаканчики рубинового вина, ссылаясь на пакт о ненападении, заключенный со своей печенью на неопределенный срок. Тогда нам вынесли кусок теплого пирога с домашним сыром. Доедая его, мы, наконец, пересекли железную дорогу, но сквозного прохода на пляж здесь не было, вдоль моря тянулись заборы с железными воротами, а возле калиток на табуретах стояли трехлитровые банки, пустые или с мацони, к ним были прислонены картонки: сдается комната или койка.