Впервые приехав в Новый Афон, я с удивлением обнаружил, что зелень здесь едят совсем не так, как в Москве. Мы мелко ее режем и посыпаем кушанья, а они бросают в рот целый пучок и жуют, будто коровы сено. На блюдце я заметил очищенные зубчики чеснока и длинные бурые перчики с загнутыми концами. В наивном детстве, увидев, как Сандро поглощает эти стручки, хрустя и жмурясь от удовольствия, я захотел тоже попробовать, думая, будто это местная разновидность сладких гороховых лопаток. Меня долго отговаривали всем столом, но я заладил:
– Хочу, хочу, хочу…
– Ладно, попробуй, пацан! – ласково разрешил Суликошвили-старший. – Но потом уж не плачь!
Я решительно, словно это эскимо, отгрыз верхушку, некоторое время жевал, недоумевая, чего хорошего взрослые находят в бессмысленном перце – трава травой. Стручки желтой акации и те вкуснее! Но вдруг мой рот запылал колючим огнем, казалось, я жую раскаленный уголь, даже странно, что пламя из губ не вырывается! У меня намертво перехватило дыхание, по щекам покатились слезы. Я выскочил из-за стола, замахал руками и побежал по двору, как курица с отрубленной головой, не понимая – куда и зачем. Все сначала потешались, смеялись, показывая пальцами, потом забеспокоились, наконец, поймали меня, орущего не своим голосом, и высыпали в пекло разинутого рта горсть сахарного песка. Жжение постепенно стихло, сладость одолела перечный пожар, хотя язык еще долго потом болел, словно меня угораздило лизнуть кипящий чайник. С тех пор на острый перец, в отличие от безобидного болгарского, я только смотрел издали – и то с опаской.
– А Сандро будет? – спросил я.
– Обещал! – ответила на бегу Нинон. – Скучает он в больнице.
– А если врачи не отпустят? – усомнилась Машико.
– Сбежит! Ты же знаешь Пахана! – успокоил Ларик, гордившийся буйным своеволием отца.
Карина, тоже сильно повзрослевшая за минувший год, принесла в глубоких тарелках мое любимое сациви, куски курицы высовывались из бежевой зернистой подливы, напоминающей с виду кашу «Дружба», знакомую каждому лагернику. Жаль, что у цып всего две ножки, а не больше, как у насекомых! На месте дедушки Мичурина или академика Лысенко, чьи портреты красуются в учебнике «Природоведение», я бы вывел кур-сороконожек, причем оторванная конечность у них снова отрастала бы, как хвост у ящерицы. И не надо никаких птицефабрик с обреченно кудахтающими рябами – две-три «сорокуроножки» могли бы, не погибая, прокормить целое общежитие!