Ребристая раскладушка, застеленная тонким матрасом, больно давила спину, я, колебля шаткую конструкцию, перевернулся на живот и продолжил критические раздумья.
Ну, зачем, например, делают эти дурацкие спальные сооружения из трубчатых перекладин, реек и пружин? Самые лучшие раскладушки были у нас в детском саду, простые – дальше некуда: деревянные схлопывающиеся козлы с двумя продольными брусками, к которым крепился обивочными гвоздями брезент – ни складочки, ни поперечинки, нигде не жмет, не давит – лежишь, как у Христа за пазухой! Воспитательницы ходят мимо и следят за тем, чтобы дети со своими глупостями не игрались. А что еще делать в тихий час, если не хочется спать?
От воспоминаний меня оторвал громовой раскат храпа. Я поднял голову с подушки: Батурины спали на новой полуторной кровати с полированными спинками. Для простора ее слегка отодвинули от стены, но так, чтобы не провалиться в образовавшуюся щель. Башашкин, раскинувшись, клокотал с такой силой, что дрожала пыльная паутинка под потолком. Тетя Валя тихо прикорнула сбоку. В котором часу они вчера вернулись из-за стола, я не знал, так как уснул без задних ног. Думаю, под утро. За полночь появился Аршба, в руках он, точно «конверты» с близнецами, держал два трехлитровых баллона вина изабеллы.
– Принимайте гостя, да умру я раньше вас! – весело сказал почтальон.
– Это вряд ли, – пробурчал Сандро, приглашая его за стол.
Засыпая, я слышал, как хозяева и гости, наевшись, режутся в карты, без чего тут не обходилось ни одно гулянье. Последнее, что я запомнил, перед тем как забыться, был возмущенный вопль Пахана. Если кто-то пытался подсмотреть его карты, он всегда кричал одно и то же:
– Твои глаза – мне в жопу!
– Уароубиджир! Не бранись, дад, да ослепну я вместо тебя, тут же дети! – виновато отозвался почтальон.
– А если дети, значит, можно в чужие карты пялиться?
…Вчера внезапно появившегося хозяина все по очереди обняли, расцеловали и с почетом усадили во главе стола, а потом старательно делали вид, будто не замечают в нем перемен, вызвавших у меня оторопь. Наоборот, все уверяли, мол, окреп, посвежел, появился румянец. Суликошвили-старший в ответ криво усмехнулся и сообщил, что врачи ему строго-настрого запретили пить, и тут же, умело подцепив ногтем «козырек», сорвал металлическую пробку с коньяка и вопросительно посмотрел на Давида. Тот тяжко вздохнул, приложил ладонь к печени, словно спрашивая у нее разрешения, и скорбно кивнул. Сандро налил ему полстакана, и аромат пятизвездочного напитка перебил пряные запахи южного вечера.