.
Грибоедов при жизни так и не увидел своей комедии на большой сцене в профессиональной постановке. Начиная с 1829 года, когда отрывок был поставлен в Большом театре, пьеса постепенно пробивала себе дорогу в театр – сперва отдельными сценами, которые игрались в интермедии-дивертисменте среди «декламаций, пения и плясок». Полностью (хотя и с цензурными купюрами) «Горе от ума» было впервые представлено в Санкт-Петербурге, в Александринском театре, в 1831 году – первым профессиональным исполнителем роли Чацкого стал актер-трагик Василий Андреевич Каратыгин, брат Петра Каратыгина, по чьей инициативе студенты Петербургского театрального училища с энтузиазмом ставили пьесу пятью годами раньше. Сам Петр Каратыгин, впоследствии известный драматург, в том же году дебютировал в литературе с двумя водевилями – второй из них назывался «Горе без ума».
Были ли у героев комедии реальные прототипы?
Критик Катенин в письме Грибоедову заметил, что в его комедии «характеры портретны», на что драматург возразил, что хотя у героев комедии и были прототипы, однако черты их свойственны «многим другим людям, а иные всему роду человеческому… Карикатур ненавижу, в моей картине ни одной не найдешь». Тем не менее слухи и догадки о том, кто именно выведен в той или иной роли, стали распространяться уже зимой 1823/24 года, как только Грибоедов начал читать еще не завершенную пьесу в знакомых домах. Сестра его тревожилась, что Грибоедов наживет врагов себе, а еще больше – ей самой, «потому что станут говорить, что злая Грибоедова указывала брату на оригиналы»{5}.
Так, прототипом Софьи Фамусовой многие считают Софью Алексеевну Грибоедову, двоюродную сестру драматурга, – при этом мужа ее, Сергея Римского-Корсакова, считали возможным прототипом Скалозуба, а за домом ее свекрови, Марьи Ивановны Римской-Корсаковой, в Москве на Страстной площади закрепилось название «дом Фамусова» – его парадная лестница была воспроизведена в спектакле по пьесе Грибоедова в Малом театре. Прототипом самого Фамусова называют дядю Грибоедова, основываясь на одном отрывке у драматурга: «Историку предоставляю объяснить, отчего в тогдашнем поколении развита была повсюду какая-то смесь пороков и любезности; извне рыцарство в нравах, а в сердцах отсутствие всякого чувства. ‹…› Объяснимся круглее: у всякого была в душе бесчестность и лживость на языке. Кажется, нынче этого нет, а может быть, и есть; но дядя мой принадлежит к той эпохе. Он как лев дрался с турками при Суворове, потом пресмыкался в передних всех случайных людей в Петербурге, в отставке жил сплетнями. Образ его поучений: “я, брат!..”»